Сергей Любавин: «Представители жанра не должны работать за тарелку супа!»
Есть такой журнал "Шансон - вольная песня". И часто там бувают в интервью с исполнителями жанра очень интересные замечания относительно шансона. Вот одно из таких интервью с моим близким другом Сергеем Любавиным.
Встреча с Сергеем Любавиным и его женой и «управделами» Еленой Дедовой вылилась в пространную беседу о сегодняшнем дне песенного жанра в России, в частности о творческих и деловых аспектах существования русского шансона в условиях самобытного отечественного шоу-бизнеса.
Новосибирский парень, воспитанный литературной семьей и одновременно дворовой средой, получивший свои первые музыкантские рубли еще будучи школьником, выпускник Гнесинки, заработавший, а не выигравший в лотерее свое право петь со сцены, Любавин производит впечатление честного труженика песенного фронта, не на словах, а на деле артиста «из народа и для народа».
– Сергей, откуда ты родом, где вырос?
– Я сибиряк. Родился и вырос в Новосибирске, в пролетарско-хулиганском районе, на Кировке.
– Новосибирск – это ведь Обь, тайга! Как там у вас с охотой и рыбалкой сейчас?
– Нормально. В Оби, особенно в Обском море, на берегу которого находится дача моих родителей, помимо всего прочего ловятся стерлядь и осетр. В 90-х, когда остановились многие предприятия и судоходство сократилось, рыбы стало заметно больше.
– Правда ли то, что шрам у тебя на шее – напоминание о встрече с медведем на охоте?
– Да, было дело. Мой ныне покойный брат Саня был заядлым охотником. Вместе мы когда-то часто выбирались в тайгу поохотиться. В отличие от распространенной сегодня заказной охоты, тогда у нас все было по-настоящему.
– Нам стало известно, что ты в своей семье не единственный представитель творческой профессии, что в вашем доме всегда по-особому относились к русскому слову, к литературе…
– Мой отец, Петр Дедов – писатель. Пишет он о природе, о Сибири. Еще в советское время становился лауреатом всевозможных премий, одна из которых, полученная в 80-х годах, – за лучшее произведение о рабочем классе и крестьянстве. Мама всю жизнь преподавала русский язык и литературу. Интеллигенция, что называется, в первом поколении – отец рос в простой семье, будучи одним из девятнадцати детей. Он первым в нашем роду получил высшее образование. Старший брат, трагически погибший в 98-м году, был профессиональным музыкантом и сыграл важную роль в моем приобщении к творческой, сценической работе.
– Как отец относится к твоему творчеству?
– Благосклонно, с пониманием. Поддерживает и в целом одобряет.
– Сергей, ты, сибирский парень, перебравшись в европейскую часть России, в столицу, почувствовал какую-то разницу между «там» и «здесь»? В отношениях людей, укладе жизни, природе?
– В Москве я оказался в начале 90-х и разницу с Сибирью ощутил прежде всего в уровне жизни, в степени убогости магазинных прилавков. Если здесь можно было купить какие-то продукты, даже сосиски, то в родном Новосибе царили тогда полный голяк и голодуха. Только вот не хочется, чтобы читатели журнала подумали, будто я приехал в Москву в поисках сытой жизни. Это не так. Целью моего переезда была творческая реализация.
– Расскажи о твоих домосковских музыкальных опытах, о том, как начинал.
– С пятнадцати лет я пел в новосибирском кабаке «Садко». Чуть позже при моем участии была создана группа «Вояж», исколесившая с концертами вдоль и поперек Новосибирскую область. Мы исполняли весь востребованный публикой кабацкий репертуар того времени: Антонов, Добрынин, «Веселые ребята», что-то из Розенбаума, плюс несколько своих песен.
– Профессия ресторанного музыканта оказалась для тебя хлебной?
– Более-менее. Скажем, на джинсы я себе зарабатывал.
– А как в конце 80-х обстояли дела с безопасностью работы артиста в кабаке?
– Нормы поведения в ресторане, писаные и неписаные, соблюдались тогда строго. Что касается традиционных кулачных выяснений отношений, они почти всегда происходили за дверями ресторана. А безопасность самих музыкантов обеспечивалась старым правилом: «…не стреляйте! …играют как могут».
– Зачем ты оказался в Москве, понятно – творческая реализация. А как это происходило, особенно на начальном этапе?
– Мысль уехать в Москву и стать артистом даже самому романтичному провинциальному фантазеру казалась в то время утопией. Но приехавший из столицы человек посоветовал мне поступать в Гнесинку. И решение созрело. Я успешно поступил, но так как в Гнесинке не было общаги, я параллельно поступил на журналистику в институт молодежи, где было общежитие и свободное посещение. Учился, писал свои первые песни. Были трудности, всевозможные нетворческие занятия, за которые брался для заработка. Но Бог каждый раз возвращал в меня в мою стезю – к песням, эстраде, шансону. Потом было участие в конкурсе «Юрмала», непродолжительный опыт сотрудничества с легендарным «Лесоповалом». В конце концов пошла сольная авторская и исполнительская работа. Это было еще тогда, когда русский шансон не окончательно сложился, не то что как жанр, а как формат.
– С тех пор как русский шансон стал форматом, причем самым востребованным на отечественном музыкальном рынке, к нему стали причислять кого ни попадя. Верные жанровой традиции граждане, само собой, шибко недовольны – мол, попса душит…
– Я не стану относить себя к недовольным. Все происходящее в жанре я воспринимаю нормально, как должное. Что касается обилия недовольных и возмущенных, то дело, видимо, в потребности многих людей находить врага, чтобы было с кем бороться. Таким борцам необходимо не жить, а выживать – очень русская традиция. В шансоне эти борцы возмущались сначала цензурными запретами, теперь они ратуют за чистоту жанра, бескорыстие продюсеров и издателей… Они в любой ситуации найдут повод для недовольства. А что попса душит, так надо в первую очередь самому человеку разобраться, какие песни ему нужны, какие нет. Шансон – это, помимо всего прочего, песни с обязательным наличием смысла. А в попсе подлинные смысл и эмоции не только не обязательны, они вообще недопустимы. Попсовый формат не терпит ситуации, когда какая-то фраза, интонация в песне выбьет слушателя из привычного ритма жизни, заставит остановиться, задуматься. Программа-максимум для поп-музыкального деятеля – создать оптимальный фон для домохозяйки, занятой чисткой картошки или уборкой квартиры. Поп-индустрия, пришедшая к нам из Америки и Западной Европы, приучает людей к музыкальному продукту, который надо не слушать, а слышать. Получается что-то общее и неопределенное – для всех и ни для кого.
– Ты дал, по-моему, очень занятное, интересное определение попсового жанра. А как насчет русского шансона? Вариант «песни со смыслом», честно говоря, не слишком впечатляет.
– В первую очередь, речь идет о нашей национальной музыкальной традиции – и мелодически, и гармонически песни в жанре свои, русские, российские. Наш шансон является современной формой русского фольклора, продолжением народной песни. С поэзией ситуация та же – тексты и по форме, и по содержанию вырастают из фольклорных корней. Все это только наше и наиболее соответствует потребностям русской души.
– Все верно. Но с недавних пор русский шансон стал самостоятельным форматом, цивилизованным жанром и, как следствие, частью шоу-бизнеса. Сразу появилась тьма-тьмущая конъюнктурного, коммерческого продукта, по сути попсы, которая по форме на сто процентов наша – славянская гармония, текст о простой и чистой любви…
– Тут уместно сравнение с историей джаза и блюза. Поначалу низовая, народная музыка со временем приобрела четкие жанровые очертания, традиции. Менялся социальный и культурный статус людей, которые ее слушали, и одновременно с этим менялся статус самого жанра. Это происходило не сразу, на протяжении жизни нескольких поколений. Блюз не исчез, не растворился в других жанрах, несмотря на почтенный возраст, он всегда актуален. Такой же сценарий я предполагаю и для русского шансона.
А шансонная поп-музыка, дискотека с «тюремными» текстами типа «Вороваек» и «Бутырки» – это изначально не творчество. Это продюсерская работа, проекты, неизбежный побочный продукт жанра. Кстати, то, что многих возмущает – отсутствие русского шансона на телевидении – на самом деле спасает жанр от полной, тотальной коммерциализации и опопсения.
– Да, запреты всегда стимулируют развитие того, что запрещается. Но отсутствие шансона в российском телеэфире, на мой взгляд, противоречит всякой логике – художественные фильмы, сериалы и публицистические ТВ-программы изобилуют не то что шансонной, откровенно криминально-блатной тематикой!
– Можно предположить, что люди, руководящие отечественным телевидением, распределяют эфир по уже сложившейся, наработанной схеме, не предусматривающей русский шансон. Эфир не резиновый, а тут какие-то не всегда телегеничные мужики, поющие что-то о превратностях судьбы! То есть дело не в цензурных запретах, а в финансово-экономических причинах. Как говорится: «Бизнес. Ничего личного».
– Самое время спросить о том, что Сергей Любавин думает о перспективе противостояния западнических и почвенных, русских настроений в нашем обществе, культуре. Иными словами, с одной стороны, полстраны поет и слушает шансон, с другой – очень многие стали жить и работать абсолютно по-американски…
– Я абсолютно убежден, что восторжествуют национальные настроения. Для этого необходимо стимулировать развитие нашей культуры и нашего искусства. И ограничивать влияние извне. Как во Франции, где законом лимитируется количество иностранной, в первую очередь американской продукции на радио и телевидении. Нельзя забывать, что вкусы и культурные запросы зависят от социальной среды, к которой человек относится. На сегодня наиболее американизирован так называемый средний класс. А шансон является народным жанром, песнями простых людей. Лучшее тому подтверждение – популярность отечественного шансона в шоферской среде. Еще хочу сказать, что русский человек, который категорически, безо всяких оговорок не приемлет русского жанра, совершенно прозападно настроен.
– Не секрет, что антипатии в адрес жанра вызваны в основном блатной тематикой, которая большинству людей не близка.
– Это, можно сказать, не вина, а беда жанра. Я настаиваю на том, что тюремная лирика – это только один из компонентов, не главная, а одна из жанровых тем. Взять того же Михаила Круга, сказавшего свое веское слово в русском шансоне. В поздних и наиболее зрелых альбомах он почти отходит от тюремной лирики. Круг поет о матери, о родном городе, о том, чем живет, что его окружает и волнует. По-моему, странно и даже подозрительно выглядит автор-исполнитель, один за другим выпускающий альбомы, состоящие исключительно из песен о тюрьме. Это или зашоренность, или чистой воды конъюнктура. При этом такие сочинители чаще всего тюрьмы в глаза не видели.
– А как относиться к тюремной лирике Сергея Любавина?
– У меня есть ряд песен на подобные темы. Что касается формы, то написаны они от третьего лица. Что до содержания, то мой дед просидел в сталинских лагерях на Колыме семнадцать лет. То есть косвенно лагерная эстетика коснулась и меня, моей семьи. И тема эта для меня не посторонняя.
– С другой стороны, вспомни, как получилось у Кучина. Пока он пел о тюрьме, все получалось замечательно и слушали его все взахлеб. Как только запел другое, социальное, «Царя-батюшку», люди диски перестали покупать!
– Иван Кучин – особый случай. Его сценический образ и песенный материал идеально совпадали, гармонировали, поэтому слушатели его так восторженно принимали. Когда из-за резкой смены тематики эта гармония нарушилась, восторгов стало меньше. Ведь до тюремной лирики у Кучина были и откровенно эстрадные вещи, которые его не прославили. С эстрадной эстетикой у него тоже не было этого необходимого совпадения.
– Сергей, у тебя в репертуаре есть песни так называемой солдатской, военной тематики. Вообще тема эта со времени войны в Афганистане занимает многих. Но вот что странно. Происходят реальные, полные драматизма события. Люди, зачастую непосредственные участники этих событий, пишут и исполняют о произошедшем, пережитом песни. Однако шедевров, вещей, становящихся народными, как «Катюша» или «Темная ночь», не получается. Почему?
– В этом случае можно говорить о том, что каждому надо заниматься своим делом. Может, это немного цинично звучит, но пусть солдаты воюют, а поэты и композиторы пишут песни. Ведь мало кто из авторов гениальных песен о Великой Отечественной войне был обычным рядовым пехотинцем Иваном Ивановым. А нынешняя военно-патриотическая песня почти на сто процентов любительская и самодеятельная. (С.Л.)
– Сейчас существует порочная практика сочинения песен к случаю, дате, событию. Чтобы поучаствовать в фестивале, войти в тематический сборник, люди на скорую руку делают заказные вещи, от которых ждать чего-то гениального не приходится. (Е.Д.)
– Во всем этом до конца не разобраться. В процессе создания песен и их признания или непризнания людьми всегда есть элемент мистики. Обычно настоящая хитовость непрогнозируема. Бывает забавно, когда кто-то говорит: «Вот, старик, я хит написал! Послушай». В таких случаях хита никогда не получается. (С.Л.)
– Песня «Волчонок» – хит по многим признакам. Как она появилась и выделилась на фоне других твоих песен?
– Особых ставок на нее никто не делал. А она каким-то образом пришлась по душе публике, появилась в нужный момент. Когда эта песня была написана, встал вопрос о том, где и для кого ее исполнять. В ситуации, когда необходимо ориентироваться на «заказняки», когда людям нужны веселье или сентиментальность, «Волчонок» был, что называется, ни то ни се. Однако песню эту заметили и полюбили.
– То есть искренняя песня оказалась успешной и коммерчески?
– Да. Положение дел таково, что мы не можем игнорировать коммерческий аспект. Как бы хотелось, чтобы шоу-бизнес был не законодателем творческой жизни, а просто деловой, технической частью, наподобие инфраструктуры. Ведь были когда-то «Битлз» и «Лед Зеппелин» одновременно и авангардом популярной музыки, и сверхприбыльными предприятиями!
– Это было давно и не здесь. И каким бы ни был шоу-бизнес, наличие талантливого творчества определяется только наличием талантливых, искренних творческих людей.
– Вот с этим я полностью согласен. А весь наш шоу-бизнес – это телевидение и «заказняки», корпоративы. Это надуманные, навязанные людям имена и цены на эти имена. Шансонщики, в том числе и я, находятся вне этой системы и работают по старой, трудоемкой и честной схеме – расклеить афиши, продать билеты, собрать зал. Зарабатывая концертами весьма скромные деньги, мы не имеем возможности достойно оплачивать работу аранжировщиков, живых музыкантов, звукорежиссеров, что сказывается на конечном результате работы с песней, на уровне жанра в целом. Получается, что времена альтруизма и энтузиазма в творческой работе прошли, а делать высококачественный продукт на основе рыночных отношений по-прежнему не на что, нет финансовой возможности.
– Что-то мы все об отвлеченных вещах, глобальных проблемах. А о Любавине забыли. (Д. Л.)
– Это даже хорошо, что Сергей об этом говорит. Некоторые наши герои говорят только о себе и только все самое лучшее. (А. Ш.)
– О реальном положении дел на эстраде стоит поговорить, потому что рядовой зритель очень часто не представляет себе всей этой кухни. Люди спрашивают: «Почему вас не показывают по телевизору?» Они не верят, что за это надо платить. Люди уверены в обратном – в том, что артисту платят за выступление в телеэфире. (Е.Д.)
– Хочется сказать еще об одной современной порочной практике, отучающей людей ходить на концерты. Демонстрируя свою заботу о народе, администрации районов, краев и областей круглый год устраивают уличные праздники и народные гуляния с привлечением известных артистов, оплаченных из местных бюджетов. В итоге люди отучаются ходить на полноценные концерты, вход на которые, естественно, стоит денег. (С.Л.)
– Это только одна из множества причин нашей перекормленности самой разной информацией. Причем по большей части низкопробной и по сути лишней. Как каждый из нас относился к возможности попасть на концерт пятнадцать-двадцать лет назад и как относится сейчас? (Е.Д.)
– Да, когда-то за шанс сходить на «Дип Перпл» я готов был поступиться чем угодно, а сейчас как подумаешь про толкотню, проверки на входе, и не пойдешь…(Д.Л.)
– Они за последние несколько лет были три раза в Красноярске. Теперь о прежней легендарности говорить не приходится – они стали доступны, они выступают по всей стране. (А.Ш.)
– Это еще что! В пансионате на юге они работали. Сам видел – пансионат «Надежда», группа «Дип Перпл»! Думал, может, шутка или какой-нибудь местный «Дип Перпл». Спросил у администратора – никаких шуток, настоящие! (С.Л.)
– Вот и представьте, что за невероятное нечто надо предложить сегодняшней публике, чтобы ошеломить, остаться в памяти, стать легендой, мифом, как это происходило с некоторыми именами раньше!
– Деньги для этого нужны! (Е.Д.)
– Да нет, не только. Может, дело в том, какой герой нужен людям в то или иное время. Герой последних времен, бандит, народу, видимо, уже надоел. Все эти сериалы, где хорошие пацаны мочат плохих пацанов… (С.Л.)
– Кстати, заметь – в саундтреках этих фильмов звучит, как ни странно, не шансон, а рок!
– Это опять разговор о репертуарной политике телевидения, а не о том, что на самом деле лучше. Самое шансонное, на что они способны, это «Любэ». Все телепроекты и люди, с ними работающие, взаимосвязаны и не заинтересованы в том, чтобы в их круг попал кто-то извне. К примеру, мы пытались предложить в новый фильм о Есенине песню Сергея. Так нам главный режиссер сказал буквально следующее: «Для работы над фильмом привлечен композитор, который должен отработать свои деньги». Остается домыслить, что этот композитор не с улицы пришел и не победил в конкурсе. Он чей-то знакомый или родственник. Единственный вариант оказаться востребованным – каким-то образом влезть в эту тусовку. (Е.Д.)
– С одной стороны, если шансон на сто процентов интегрируется в шоу-бизнес, без ограничений получит телеэфир, то превратится по большому счету в попсу. С другой стороны, я убежден, что представители нашего жанра не должны работать на сцене за тарелку супа. (С.Л.)
– По поводу взаимоотношений Сергея Любавина с телевидением все понятно. А как дела с радиоротацией?
– Мои песни звучат на всех «Шансонах», кроме московского. Из столичных станций меня крутят на «Тройке», на «Милицейской волне». На сентябрь запланировано участие в сборных концертах в честь так называемой закладки звезд. Это интересная работа с огромным живым оркестром, телетрансляция которой предполагается на канале ТВЦ или даже по «России».
– А какова ситуация с изданием? Сколько в твоем послужном списке изданных альбомов?
– Семь номерных альбомов плюс сборники. Новый альбом «Страна катает», вышедший месяц назад, сделан в содружестве с поэтом Андреем Алякиным – на его стихи написаны шесть песен. Во-первых, мне нравится то, что пишет этот уже достаточно известный и признанный автор. Во-вторых, хотелось поработать именно композиторски – до этого я лишь однажды писал песню не на свои стихи, а взяв в качестве текста произведение Есенина.
– Мы этого альбома еще, признаться, не видели и не слышали.
– Что ж не сказали? Мы бы прихватили с собой. (Е.Д.)
– В следующий визит к вам обязательно презентуем всей редакции. (С.Л.)
– Не забудьте о дарственной надписи!
Статья из журнала "Шансон вольная песня"
Беседовали Дмитрий ЛЕГУТ, Андрей ШКОЛИН.
Материал подготовил Дмитрий ЛЕГУТ.
Встреча с Сергеем Любавиным и его женой и «управделами» Еленой Дедовой вылилась в пространную беседу о сегодняшнем дне песенного жанра в России, в частности о творческих и деловых аспектах существования русского шансона в условиях самобытного отечественного шоу-бизнеса.
Новосибирский парень, воспитанный литературной семьей и одновременно дворовой средой, получивший свои первые музыкантские рубли еще будучи школьником, выпускник Гнесинки, заработавший, а не выигравший в лотерее свое право петь со сцены, Любавин производит впечатление честного труженика песенного фронта, не на словах, а на деле артиста «из народа и для народа».
– Сергей, откуда ты родом, где вырос?
– Я сибиряк. Родился и вырос в Новосибирске, в пролетарско-хулиганском районе, на Кировке.
– Новосибирск – это ведь Обь, тайга! Как там у вас с охотой и рыбалкой сейчас?
– Нормально. В Оби, особенно в Обском море, на берегу которого находится дача моих родителей, помимо всего прочего ловятся стерлядь и осетр. В 90-х, когда остановились многие предприятия и судоходство сократилось, рыбы стало заметно больше.
– Правда ли то, что шрам у тебя на шее – напоминание о встрече с медведем на охоте?
– Да, было дело. Мой ныне покойный брат Саня был заядлым охотником. Вместе мы когда-то часто выбирались в тайгу поохотиться. В отличие от распространенной сегодня заказной охоты, тогда у нас все было по-настоящему.
– Нам стало известно, что ты в своей семье не единственный представитель творческой профессии, что в вашем доме всегда по-особому относились к русскому слову, к литературе…
– Мой отец, Петр Дедов – писатель. Пишет он о природе, о Сибири. Еще в советское время становился лауреатом всевозможных премий, одна из которых, полученная в 80-х годах, – за лучшее произведение о рабочем классе и крестьянстве. Мама всю жизнь преподавала русский язык и литературу. Интеллигенция, что называется, в первом поколении – отец рос в простой семье, будучи одним из девятнадцати детей. Он первым в нашем роду получил высшее образование. Старший брат, трагически погибший в 98-м году, был профессиональным музыкантом и сыграл важную роль в моем приобщении к творческой, сценической работе.
– Как отец относится к твоему творчеству?
– Благосклонно, с пониманием. Поддерживает и в целом одобряет.
– Сергей, ты, сибирский парень, перебравшись в европейскую часть России, в столицу, почувствовал какую-то разницу между «там» и «здесь»? В отношениях людей, укладе жизни, природе?
– В Москве я оказался в начале 90-х и разницу с Сибирью ощутил прежде всего в уровне жизни, в степени убогости магазинных прилавков. Если здесь можно было купить какие-то продукты, даже сосиски, то в родном Новосибе царили тогда полный голяк и голодуха. Только вот не хочется, чтобы читатели журнала подумали, будто я приехал в Москву в поисках сытой жизни. Это не так. Целью моего переезда была творческая реализация.
– Расскажи о твоих домосковских музыкальных опытах, о том, как начинал.
– С пятнадцати лет я пел в новосибирском кабаке «Садко». Чуть позже при моем участии была создана группа «Вояж», исколесившая с концертами вдоль и поперек Новосибирскую область. Мы исполняли весь востребованный публикой кабацкий репертуар того времени: Антонов, Добрынин, «Веселые ребята», что-то из Розенбаума, плюс несколько своих песен.
– Профессия ресторанного музыканта оказалась для тебя хлебной?
– Более-менее. Скажем, на джинсы я себе зарабатывал.
– А как в конце 80-х обстояли дела с безопасностью работы артиста в кабаке?
– Нормы поведения в ресторане, писаные и неписаные, соблюдались тогда строго. Что касается традиционных кулачных выяснений отношений, они почти всегда происходили за дверями ресторана. А безопасность самих музыкантов обеспечивалась старым правилом: «…не стреляйте! …играют как могут».
– Зачем ты оказался в Москве, понятно – творческая реализация. А как это происходило, особенно на начальном этапе?
– Мысль уехать в Москву и стать артистом даже самому романтичному провинциальному фантазеру казалась в то время утопией. Но приехавший из столицы человек посоветовал мне поступать в Гнесинку. И решение созрело. Я успешно поступил, но так как в Гнесинке не было общаги, я параллельно поступил на журналистику в институт молодежи, где было общежитие и свободное посещение. Учился, писал свои первые песни. Были трудности, всевозможные нетворческие занятия, за которые брался для заработка. Но Бог каждый раз возвращал в меня в мою стезю – к песням, эстраде, шансону. Потом было участие в конкурсе «Юрмала», непродолжительный опыт сотрудничества с легендарным «Лесоповалом». В конце концов пошла сольная авторская и исполнительская работа. Это было еще тогда, когда русский шансон не окончательно сложился, не то что как жанр, а как формат.
– С тех пор как русский шансон стал форматом, причем самым востребованным на отечественном музыкальном рынке, к нему стали причислять кого ни попадя. Верные жанровой традиции граждане, само собой, шибко недовольны – мол, попса душит…
– Я не стану относить себя к недовольным. Все происходящее в жанре я воспринимаю нормально, как должное. Что касается обилия недовольных и возмущенных, то дело, видимо, в потребности многих людей находить врага, чтобы было с кем бороться. Таким борцам необходимо не жить, а выживать – очень русская традиция. В шансоне эти борцы возмущались сначала цензурными запретами, теперь они ратуют за чистоту жанра, бескорыстие продюсеров и издателей… Они в любой ситуации найдут повод для недовольства. А что попса душит, так надо в первую очередь самому человеку разобраться, какие песни ему нужны, какие нет. Шансон – это, помимо всего прочего, песни с обязательным наличием смысла. А в попсе подлинные смысл и эмоции не только не обязательны, они вообще недопустимы. Попсовый формат не терпит ситуации, когда какая-то фраза, интонация в песне выбьет слушателя из привычного ритма жизни, заставит остановиться, задуматься. Программа-максимум для поп-музыкального деятеля – создать оптимальный фон для домохозяйки, занятой чисткой картошки или уборкой квартиры. Поп-индустрия, пришедшая к нам из Америки и Западной Европы, приучает людей к музыкальному продукту, который надо не слушать, а слышать. Получается что-то общее и неопределенное – для всех и ни для кого.
– Ты дал, по-моему, очень занятное, интересное определение попсового жанра. А как насчет русского шансона? Вариант «песни со смыслом», честно говоря, не слишком впечатляет.
– В первую очередь, речь идет о нашей национальной музыкальной традиции – и мелодически, и гармонически песни в жанре свои, русские, российские. Наш шансон является современной формой русского фольклора, продолжением народной песни. С поэзией ситуация та же – тексты и по форме, и по содержанию вырастают из фольклорных корней. Все это только наше и наиболее соответствует потребностям русской души.
– Все верно. Но с недавних пор русский шансон стал самостоятельным форматом, цивилизованным жанром и, как следствие, частью шоу-бизнеса. Сразу появилась тьма-тьмущая конъюнктурного, коммерческого продукта, по сути попсы, которая по форме на сто процентов наша – славянская гармония, текст о простой и чистой любви…
– Тут уместно сравнение с историей джаза и блюза. Поначалу низовая, народная музыка со временем приобрела четкие жанровые очертания, традиции. Менялся социальный и культурный статус людей, которые ее слушали, и одновременно с этим менялся статус самого жанра. Это происходило не сразу, на протяжении жизни нескольких поколений. Блюз не исчез, не растворился в других жанрах, несмотря на почтенный возраст, он всегда актуален. Такой же сценарий я предполагаю и для русского шансона.
А шансонная поп-музыка, дискотека с «тюремными» текстами типа «Вороваек» и «Бутырки» – это изначально не творчество. Это продюсерская работа, проекты, неизбежный побочный продукт жанра. Кстати, то, что многих возмущает – отсутствие русского шансона на телевидении – на самом деле спасает жанр от полной, тотальной коммерциализации и опопсения.
– Да, запреты всегда стимулируют развитие того, что запрещается. Но отсутствие шансона в российском телеэфире, на мой взгляд, противоречит всякой логике – художественные фильмы, сериалы и публицистические ТВ-программы изобилуют не то что шансонной, откровенно криминально-блатной тематикой!
– Можно предположить, что люди, руководящие отечественным телевидением, распределяют эфир по уже сложившейся, наработанной схеме, не предусматривающей русский шансон. Эфир не резиновый, а тут какие-то не всегда телегеничные мужики, поющие что-то о превратностях судьбы! То есть дело не в цензурных запретах, а в финансово-экономических причинах. Как говорится: «Бизнес. Ничего личного».
– Самое время спросить о том, что Сергей Любавин думает о перспективе противостояния западнических и почвенных, русских настроений в нашем обществе, культуре. Иными словами, с одной стороны, полстраны поет и слушает шансон, с другой – очень многие стали жить и работать абсолютно по-американски…
– Я абсолютно убежден, что восторжествуют национальные настроения. Для этого необходимо стимулировать развитие нашей культуры и нашего искусства. И ограничивать влияние извне. Как во Франции, где законом лимитируется количество иностранной, в первую очередь американской продукции на радио и телевидении. Нельзя забывать, что вкусы и культурные запросы зависят от социальной среды, к которой человек относится. На сегодня наиболее американизирован так называемый средний класс. А шансон является народным жанром, песнями простых людей. Лучшее тому подтверждение – популярность отечественного шансона в шоферской среде. Еще хочу сказать, что русский человек, который категорически, безо всяких оговорок не приемлет русского жанра, совершенно прозападно настроен.
– Не секрет, что антипатии в адрес жанра вызваны в основном блатной тематикой, которая большинству людей не близка.
– Это, можно сказать, не вина, а беда жанра. Я настаиваю на том, что тюремная лирика – это только один из компонентов, не главная, а одна из жанровых тем. Взять того же Михаила Круга, сказавшего свое веское слово в русском шансоне. В поздних и наиболее зрелых альбомах он почти отходит от тюремной лирики. Круг поет о матери, о родном городе, о том, чем живет, что его окружает и волнует. По-моему, странно и даже подозрительно выглядит автор-исполнитель, один за другим выпускающий альбомы, состоящие исключительно из песен о тюрьме. Это или зашоренность, или чистой воды конъюнктура. При этом такие сочинители чаще всего тюрьмы в глаза не видели.
– А как относиться к тюремной лирике Сергея Любавина?
– У меня есть ряд песен на подобные темы. Что касается формы, то написаны они от третьего лица. Что до содержания, то мой дед просидел в сталинских лагерях на Колыме семнадцать лет. То есть косвенно лагерная эстетика коснулась и меня, моей семьи. И тема эта для меня не посторонняя.
– С другой стороны, вспомни, как получилось у Кучина. Пока он пел о тюрьме, все получалось замечательно и слушали его все взахлеб. Как только запел другое, социальное, «Царя-батюшку», люди диски перестали покупать!
– Иван Кучин – особый случай. Его сценический образ и песенный материал идеально совпадали, гармонировали, поэтому слушатели его так восторженно принимали. Когда из-за резкой смены тематики эта гармония нарушилась, восторгов стало меньше. Ведь до тюремной лирики у Кучина были и откровенно эстрадные вещи, которые его не прославили. С эстрадной эстетикой у него тоже не было этого необходимого совпадения.
– Сергей, у тебя в репертуаре есть песни так называемой солдатской, военной тематики. Вообще тема эта со времени войны в Афганистане занимает многих. Но вот что странно. Происходят реальные, полные драматизма события. Люди, зачастую непосредственные участники этих событий, пишут и исполняют о произошедшем, пережитом песни. Однако шедевров, вещей, становящихся народными, как «Катюша» или «Темная ночь», не получается. Почему?
– В этом случае можно говорить о том, что каждому надо заниматься своим делом. Может, это немного цинично звучит, но пусть солдаты воюют, а поэты и композиторы пишут песни. Ведь мало кто из авторов гениальных песен о Великой Отечественной войне был обычным рядовым пехотинцем Иваном Ивановым. А нынешняя военно-патриотическая песня почти на сто процентов любительская и самодеятельная. (С.Л.)
– Сейчас существует порочная практика сочинения песен к случаю, дате, событию. Чтобы поучаствовать в фестивале, войти в тематический сборник, люди на скорую руку делают заказные вещи, от которых ждать чего-то гениального не приходится. (Е.Д.)
– Во всем этом до конца не разобраться. В процессе создания песен и их признания или непризнания людьми всегда есть элемент мистики. Обычно настоящая хитовость непрогнозируема. Бывает забавно, когда кто-то говорит: «Вот, старик, я хит написал! Послушай». В таких случаях хита никогда не получается. (С.Л.)
– Песня «Волчонок» – хит по многим признакам. Как она появилась и выделилась на фоне других твоих песен?
– Особых ставок на нее никто не делал. А она каким-то образом пришлась по душе публике, появилась в нужный момент. Когда эта песня была написана, встал вопрос о том, где и для кого ее исполнять. В ситуации, когда необходимо ориентироваться на «заказняки», когда людям нужны веселье или сентиментальность, «Волчонок» был, что называется, ни то ни се. Однако песню эту заметили и полюбили.
– То есть искренняя песня оказалась успешной и коммерчески?
– Да. Положение дел таково, что мы не можем игнорировать коммерческий аспект. Как бы хотелось, чтобы шоу-бизнес был не законодателем творческой жизни, а просто деловой, технической частью, наподобие инфраструктуры. Ведь были когда-то «Битлз» и «Лед Зеппелин» одновременно и авангардом популярной музыки, и сверхприбыльными предприятиями!
– Это было давно и не здесь. И каким бы ни был шоу-бизнес, наличие талантливого творчества определяется только наличием талантливых, искренних творческих людей.
– Вот с этим я полностью согласен. А весь наш шоу-бизнес – это телевидение и «заказняки», корпоративы. Это надуманные, навязанные людям имена и цены на эти имена. Шансонщики, в том числе и я, находятся вне этой системы и работают по старой, трудоемкой и честной схеме – расклеить афиши, продать билеты, собрать зал. Зарабатывая концертами весьма скромные деньги, мы не имеем возможности достойно оплачивать работу аранжировщиков, живых музыкантов, звукорежиссеров, что сказывается на конечном результате работы с песней, на уровне жанра в целом. Получается, что времена альтруизма и энтузиазма в творческой работе прошли, а делать высококачественный продукт на основе рыночных отношений по-прежнему не на что, нет финансовой возможности.
– Что-то мы все об отвлеченных вещах, глобальных проблемах. А о Любавине забыли. (Д. Л.)
– Это даже хорошо, что Сергей об этом говорит. Некоторые наши герои говорят только о себе и только все самое лучшее. (А. Ш.)
– О реальном положении дел на эстраде стоит поговорить, потому что рядовой зритель очень часто не представляет себе всей этой кухни. Люди спрашивают: «Почему вас не показывают по телевизору?» Они не верят, что за это надо платить. Люди уверены в обратном – в том, что артисту платят за выступление в телеэфире. (Е.Д.)
– Хочется сказать еще об одной современной порочной практике, отучающей людей ходить на концерты. Демонстрируя свою заботу о народе, администрации районов, краев и областей круглый год устраивают уличные праздники и народные гуляния с привлечением известных артистов, оплаченных из местных бюджетов. В итоге люди отучаются ходить на полноценные концерты, вход на которые, естественно, стоит денег. (С.Л.)
– Это только одна из множества причин нашей перекормленности самой разной информацией. Причем по большей части низкопробной и по сути лишней. Как каждый из нас относился к возможности попасть на концерт пятнадцать-двадцать лет назад и как относится сейчас? (Е.Д.)
– Да, когда-то за шанс сходить на «Дип Перпл» я готов был поступиться чем угодно, а сейчас как подумаешь про толкотню, проверки на входе, и не пойдешь…(Д.Л.)
– Они за последние несколько лет были три раза в Красноярске. Теперь о прежней легендарности говорить не приходится – они стали доступны, они выступают по всей стране. (А.Ш.)
– Это еще что! В пансионате на юге они работали. Сам видел – пансионат «Надежда», группа «Дип Перпл»! Думал, может, шутка или какой-нибудь местный «Дип Перпл». Спросил у администратора – никаких шуток, настоящие! (С.Л.)
– Вот и представьте, что за невероятное нечто надо предложить сегодняшней публике, чтобы ошеломить, остаться в памяти, стать легендой, мифом, как это происходило с некоторыми именами раньше!
– Деньги для этого нужны! (Е.Д.)
– Да нет, не только. Может, дело в том, какой герой нужен людям в то или иное время. Герой последних времен, бандит, народу, видимо, уже надоел. Все эти сериалы, где хорошие пацаны мочат плохих пацанов… (С.Л.)
– Кстати, заметь – в саундтреках этих фильмов звучит, как ни странно, не шансон, а рок!
– Это опять разговор о репертуарной политике телевидения, а не о том, что на самом деле лучше. Самое шансонное, на что они способны, это «Любэ». Все телепроекты и люди, с ними работающие, взаимосвязаны и не заинтересованы в том, чтобы в их круг попал кто-то извне. К примеру, мы пытались предложить в новый фильм о Есенине песню Сергея. Так нам главный режиссер сказал буквально следующее: «Для работы над фильмом привлечен композитор, который должен отработать свои деньги». Остается домыслить, что этот композитор не с улицы пришел и не победил в конкурсе. Он чей-то знакомый или родственник. Единственный вариант оказаться востребованным – каким-то образом влезть в эту тусовку. (Е.Д.)
– С одной стороны, если шансон на сто процентов интегрируется в шоу-бизнес, без ограничений получит телеэфир, то превратится по большому счету в попсу. С другой стороны, я убежден, что представители нашего жанра не должны работать на сцене за тарелку супа. (С.Л.)
– По поводу взаимоотношений Сергея Любавина с телевидением все понятно. А как дела с радиоротацией?
– Мои песни звучат на всех «Шансонах», кроме московского. Из столичных станций меня крутят на «Тройке», на «Милицейской волне». На сентябрь запланировано участие в сборных концертах в честь так называемой закладки звезд. Это интересная работа с огромным живым оркестром, телетрансляция которой предполагается на канале ТВЦ или даже по «России».
– А какова ситуация с изданием? Сколько в твоем послужном списке изданных альбомов?
– Семь номерных альбомов плюс сборники. Новый альбом «Страна катает», вышедший месяц назад, сделан в содружестве с поэтом Андреем Алякиным – на его стихи написаны шесть песен. Во-первых, мне нравится то, что пишет этот уже достаточно известный и признанный автор. Во-вторых, хотелось поработать именно композиторски – до этого я лишь однажды писал песню не на свои стихи, а взяв в качестве текста произведение Есенина.
– Мы этого альбома еще, признаться, не видели и не слышали.
– Что ж не сказали? Мы бы прихватили с собой. (Е.Д.)
– В следующий визит к вам обязательно презентуем всей редакции. (С.Л.)
– Не забудьте о дарственной надписи!
Статья из журнала "Шансон вольная песня"
Беседовали Дмитрий ЛЕГУТ, Андрей ШКОЛИН.
Материал подготовил Дмитрий ЛЕГУТ.
