«Душа и колокол». Александр Новиков о поэзии, жизни и чести
Эту историю Александр Новиков не вспоминал никогда — она из детства. Случись это сегодня — все повторится. Схватится за напильник. Скажет так, чтобы слышала вся страна.
Высокий и сильный, готовый ринуться в бой с любой несправедливостью, способный постоять за себя и защитить других, не умеющий таиться и молчать, не приученный говорить шепотом. А его стихи, песни — чистые и светлые, грустные и честные, как осеннее утро над желтым полем. Или — решительные и жесткие. Есть великолепные стилизации, есть настоящие жизненные истории, без прикрас. Нет смешных. И нет бездарных. Такой человек. Такая душа, в которой уживаются решительная бескомпромиссность и тонкая лирика. Два полюса. Две сложно сопоставимые категории. Две грани одного большого таланта — быть мужчиной.
Боец и лирик
Одно с другим связано, и одно защищает другое. Душа — нежная субстанция, и мыслит тонкими категориями. Это очень ранимое устройство, ранимая часть моей личности. И этот панцирь — обостренный, ярко выраженный мужской типаж — защита того, что само защищаться не может и не должно. Душа — как апельсин без корки. Так, наверное, я устроен. Поэзия, лирика — божий дар. И я не могу объяснить, почему у меня грустные стихи. Я не пишу на заказ, но случись это, я не смогу выразить те чувства, которые хотелось бы. Это очень сложный процесс, и я не знаю, что откуда берется. Видимо, душа этим и живет, излучает такой свет. Как лампа: одна излучает красный, другая матовый, третья — как сварочная вспышка. Грусть — свет моей души.
О жизни и поэзии
Конечно, жить мне не плохо. Я не чувствую дискомфорта в обществе. Я абсолютно уравновешенный и толерантный ко всему происходящему человек и все, что я делаю, песни мои — это на 95% выдуманные истории. Они со мной никогда в жизни не происходили. Но любое событие в обществе, в мире меня задевает. Мне необходимо к чему-то стремиться,
что-то в этом мире менять. Цели мои — всегда высокие. Сражаюсь я с большими монстрами, не с мелкими. У Есенина вчера прочитал стихотворение, что тот не поэт, кто критике не подверг весь мир, и так далее. Поэт — это боец, он желает что-то в этом мире изменить, устроить к лучшему. Если он со всем согласен, значит, это и не поэт уже.
Если оценивать себя со стороны, очень трудно объяснить, почему я могу писать такие стихи. Я по всем своим признакам, по своему поведению в обществе не должен этого делать. Но если брать высокие примеры, то и Есенин был такой же: он пил, дрался, скандалил, вел жизнь хулигана. А стихи были нежные и пронзительные. Но ведь это и не важно, каким он был хулиганом. Важно, каким он был поэтом.
О форме и содержании
Они неразрывны. Одно предполагает другое. Человек является действующим объектом, если у него все органы присутствуют. Нельзя же отрубить человеку руку и говорить: смотрите, как он уродлив. И рука одна жить не может без человека. Так и здесь: иногда одну строчку, одну точку удалишь из стихотворения, запятую поставишь не там, и меняется смысл. У нас любят раскладывать все по полочкам, вырывать цитаты из контекста. Но произведение можно оценивать только в целом. Оно, как и созданный Господом Богом человеческий образ, едино и неделимо.
Содержание определяет форму. Вообще, поэзия — это категория образов. Это высокая субстанция, причем самая высокая. Композиторов в мире были миллионы. Их и сейчас миллионы. Потому что любую какофонию звуков можно выдать за музыкальное произведение. Но любую какофонию из слов за поэзию не выдашь. И поэтому на каждый миллион композиторов, в лучшем случае, один поэт. И по большому счету, за всю историю человечества не было и ста великих поэтов. Я не причисляю себя к этой сотне. Поэзия — редчайший дар. Это чувство, которое сверх всех других чувств дается от Бога. У других людей этого чувства нет. И оно позволяет поэту заглядывать внутрь любой души, доставать до самых глубоких струн, воображая, предугадывая, как эти струны будут потом дрожать. Из этой обратной связи у него и рождаются стихи. Это очень сложно, это сверх-чувство. И оно встречается крайне редко, это дар очень тонкий и великий. Поэтому к поэтам надо относиться совершенно по-другому и оценивать деятельность души поэта по иным критериям.
О музыке, стихах и Есенине
Положить стихи поэта на музыку может только другой поэт, сопоставимый с ним по значимости. Поэт и композитор в одном лице. Причем, в первую очередь — поэт, а уже потом композитор. К сожалению, чаще всего люди, которые берутся за стихи великих поэтов, пишут на них музычку, а не музыку. И на 99,99% музыка стихам не соответствует. Это очень тонкая штука, деликатная, и здесь надо соизмерять меру своего таланта со значимостью произведения. Я это понял, когда записывал Есенинский альбом. Я жил этим альбомом год. Ходил на кладбище, пил водку, пролил море слез в студии. Мне нужно было почувствовать, что чувствовал он, когда писал, и какие бури, какие душераздирающие процессы происходили в нем. И я понимал, что если я этого не прочувствую, не проживу, я не смогу услышать музыку. Когда альбом был написан (а на эти стихи писали тысячи композиторов), я понял, что это может сделать только поэт, который понимает его как поэта, а уже потом композитор.
Почему такой успех у моего Есенинского альбома? Он создавался по принципу: как бы это сделал Есенин, как бы он хотел, чтобы это было сделано. Это может быть оспорено, но я считаю, что на сегодняшний день лучше не сделал никто. И даже больше скажу, на некоторые стихотворения писать новую музыку — безумие уже потому, что сегодняшний арсенал музыкальных возможностей для этого недостаточен. В этом году я буду делать концерт в ГЦКЗ Россия 29—30 октября. Концерт так и называется: «110 лет Сергею Есенину». В концерте будут песни на стихи Есенина, написанные мной.
Я написал 11 песен, в 1997 году пластинка вышла. За последние пару месяцев написал ещё несколько песен. Не буду сейчас называть фамилии участников концерта, но это будут звезды мирового уровня, не российского, а мирового. Я их официально пригласил, и сейчас мы решаем технические вопросы.
О том, как рождаются песни
Для меня самого это непостижимо, нет единого рецепта. «Шансоньетку» я написал, к примеру, так. Была задача сделать хитовую песню, и я думал о каком-то ключевом слове. И вот всплыло это — «шансоньетка». Потом я написал припев. И из него — всю песню. Где-то есть клочок квитанции, на котором это все написано. Я иногда храню эти клочки, которые, кажется, надо выбросить. Раньше, дурак был, выбрасывал. А сейчас храню. Стихи безумца,
бумажки безумца…
Я сначала сочиняю, а потом переписываю. Иногда на клочках каких-то чиркаю. И Пушкин чиркал. В голове сонмище слов, мозг работает как компьютер, с огромной скоростью отслеживая варианты. Он с душой все время во взаимодействии, по принципу: действует — не действует на другую, воображаемую, душу. Поэт ведь как сочиняет стихи — по крайней мере, я так сочиняю. Сначала генерируется то состояние, в которое должна прийти душа будущего читателя. Ещё не понятно, о чем будут стихи — ни одного слова нет, только общее эмоциональное состояние. И оно сразу диктует, оно сразу рождает содержание будущего стихотворения. Состояние души — это коридор, по которому пойдет вдохновение, и будет дергать слова, как с придорожных кустов. Из них будет составлена стрела, которая ударит в душу человека, и он придет в такое же состояние. И будут слезы, смех и грусть.
Вдохновение может спонтанно родиться, но не всегда. Я могу это вызывать. В основном, это работа, труд души. «Душа обязана трудиться и день, и ночь, и день, и ночь». Я закинул тему, и мозг считает, он просчитывает холодные варианты, а душа его направляет. Это очень сложный процесс. У меня есть свой принцип построения стихотворения: его квинтэссенция всегда в последней строчке, в последнем слове, даже в последней точке или многоточии. Беда многих поэтов — понесло куда то, и вылезти оттуда не может. Что хотел сказать, сам не помнит. У меня последнее слово — как удар.
Снова о поэзии
Желающих обсуждать поэзию — могущих, не могущих и страждущих — всегда миллионы. Они всегда находят даже в Пушкине, в Есенине несовершенство. Самое легкое, что может быть на свете: критиковать и обсуждать. Но гораздо сложней стихотворение создать. А они
критикуют: сделано неудачно. Как будто человек спустя рукава потрудился. Да это божий дар, он может больше никогда не проявится. Поэт не должен всю жизнь писать — он не может писать всю жизнь. Случается вспышка, озарение, какое-то время он пишет, а потом эти бури в душе могут улечься. И дар этот может стушеваться, ослабнуть так же, как слабнут руки у человека. И поэтому требовать от поэта постоянных шедевров — безумие. Надо наслаждаться и прославлять его за то, что он создал. Если бы Пушкин написал одного «Евгения Онегина», он все равно бы был Пушкиным.
О вечном «Извозчике»
Он — БЕССМЕРТНЫЙ. Я его не очень люблю, я исполнял его тысячи раз, когда мне говорят, что надо спеть «Извозчика», у меня волосы дыбом встают, я уже не могу. И ничего с ним не делается! Прочитаешь — ничего, вроде бы, особенного нет. Но есть поразительное свойство — нравиться всем и всегда. Я не могу объяснить этот феномен, не все же можно объяснить на уровне арифметики. Есть вещи, которые не поддаются никакому объяснению, мы и называем это деятельностью души.
О рифмах и современной культуре
Беда в том, что для людей стихи — это просто рифмованные звуки. Сегодня люди не понимают поэзию. Для многих это просто рифмованные слова: грезы-слезы, любовь-морковь. И поздравления ко дню рождения, которые на банкетах читают, — для них это тоже стихи. Но к поэзии это не имеет никакого отношения. Я скажу, что гимн России — это не поэтическое произведение, это рифмованная проза. Я Михалкова не считаю поэтом в том смысле, в котором мы считаем поэтами Есенина, Блока, Цветаеву, Ахматову и так далее. Он большой мастер рифмованной прозы. Это тоже определенный дар и мастерство. Есенин не написал бы гимн России, потому что для гимна не нужны категории образов. Вот «выткался над озером алый цвет зари» — это категория образа, а «Зайка моя, я твой глазик» — это есть рифмованная проза, а ещё больше скажу — бред сивой кобылы и безъяйцевого мерина. Это есть рифмованная пошлятина. Да, конечно, у человека есть выбор — что слушать, что не слушать, на что смотреть, на что не смотреть, но чтобы сделать этот выбор, надо хотя бы иметь возможность видеть и выбирать. Необходимо меню. А когда в этом меню только «Фабрика», «Аншлаг» и так далее, а из книг — Маринина и Дашкова, тогда, конечно, выбирать очень трудно. Надо показывать людям настоящее искусство. Раньше, при царском режиме, были изящные науки так называемые — для того, чтобы человек посмотрел. А дальше: понравится — не понравится. Огласите весь список, как говорится. Так вот, сегодня не оглашают человеку весь список. И с настоящими вещами люди либо не сталкиваются, либо это происходит слишком поздно. Государство наше, не вкладывая деньги в образование, не создавая духовной ауры в обществе, ведет народ к деградации. В отсутствие возможности соприкоснуться с прекрасным душа становится бедной. Для тела что? Деньги, какие-то материальные блага. А у души другое богатство — духовные ценности. Она ими напитывается, это её кошелек, её банк данных, её закрома. И чем больше она прекрасного в себя впитает, тем душа богаче.
О телевидении, государстве и человеческих ценностях
Телевидение, зная о своем влиянии на людей, должно понимать и повышать степень ответственности перед национальной культурой, сознанием. А телевидение сегодня формирует общественное мнение, состояние души каждого отдельного гражданина, оказывая деструктивное, разрушающее действие. Все эти передачи по принципу: «Давайте кучей набросимся, одного сожрем! Кто у нас лишний сегодня? Этот?»… Проголосовали — выбросили. Это психология всего государства, хотя должно быть наоборот: давайте все сбросимся и поможем ему. В моем детстве было так. Вася попал в беду, пионеры собрались и помогли ему. Он слабый, давайте ему поможем, и он тоже со временем станет сильным. А сегодня другой принцип: он слабый — выбросить его. Все эти игры, которые внедрены, это разрушение, деформация национального сознания и вообще перекос общечеловеческих ценностей. Понимаете, что происходит? Для того, чтобы разрушить государство, совсем не обязательно на него идти с бомбами и с ракетами. Его легче разрушить изнутри. Россия такая страна, которую дубиной перешибить очень трудно, но можно сделать все по-другому, и они свое дело, надо сказать, делают достаточно успешно. И вот здесь государство должно забить тревогу и поставить заслон. А на телевидении сидят выродки, которые не показывают Новикова, потому что Новиков взяток не дает для того, чтобы показаться. Показывают этот сброд, который их кормит и поит. И вот эта чехарда в правительстве, чехарда в государственном устройстве, в законодательстве не дает возможности образования какого-то определенного уклада. А для государства самое главное — это уклад, которого у нас нет. А есть постоянная смена руководств, смена политики, смена ориентиров. И в этой мутной воде основная часть общества живет по принципу: хватай быстрее, потому что завтра, может быть, возможности не будет. Лезь наверх, топи другого, потому что, сколько усидишь, это время — все твое. И вот это страшно.
Конечно, сейчас время слома формаций, смены общественного строя. Это процесс очень динамичный и временной. Нескольких лет здесь недостаточно. Но это движение, жизнь. Остановка есть смерть. Все движется в природе. Только остановился атом, электрон, частица любая — все, она погибла.
О себе и русской душе
Если меня разделить на левую половину и правую, то в правой руке у меня поэзия, которая существует совершенно отдельно, а все остальное — в левой. Я борюсь со всем миром, сражаюсь, живу, добываю что-то себе одной рукой, а стихи пишу другой. Они между собой не сообщаются. В правой — нечто очень ранимое и хрупкое — поэзия, а левая — кулак
молотобойца. Это гражданская позиция, и она отстаивает, защищает общечеловеческие ценности.
Я — русский человек, у русских менталитет такой. У нас нет людей безучастных. Русский человек может терпеливо относиться к чему то, на «авось» надеяться, но когда он занимается какой-то деятельностью — пишет, строит или воюет — он активный, деятельный и мощный человек. Недаром Россия — непобедимая страна, её же не смогли победить. Триста лет было татарское иго. Вы представляете, что такое для гомосексуальной Европы хотя бы 30 лет? У них таких сил нет внутри нации. А у нас есть — неисчерпаемая, огромная сила. И вот эта бескрайность, неисчислимые богатства России, широта её отражается в человеческой душе. В русской душе можно откопать все то, чего нет на Западе. У них: «данке шён — битте шён». Все. Вся поэзия. Россия — это единственная страна, в которой есть Поэзия с самой большой буквы. У них нет таких писателей, как у нас, и не было. И не будет никогда! Потому что спокойное море на берег ничего не выбрасывает. А в России все время происходят бури, душа стенает, терзается, переживает, радуется, ликует, воюет, скорбит. И это море, которое штормит, выбрасывает на берег очень красивые и экзотические вещи. А у них оно спокойно: сытая, довольная, размеренная жизнь. Сегодня-то же, что будет завтра. И послезавтра будет то же, что было вчера. И поэтому ни о какой поэзии там говорить нельзя. Они могут рисовать картины, они могут делать все, что угодно, но поэзия — это другая категория. Поэзия — там, где бурлит. Поэзия — это детище баррикад души. И души, которые все время бьются на баррикадах, как раз и порождают такую вещь, которую мы называем поэзией. Я чувствую потребность отстаивать эти позиции, эти баррикады.
О рассудочности и безрассудстве
Я — разбойник. Я не могу украсть, мне стыдно украсть — мне легче отобрать. Это особенность характера. Я скажу: «Стой, давай кошелек». Я дам человеку возможность сопротивляться и дать мне отпор. Я умею нападать, но были ситуации, когда мне приходилось и отступать. Иногда нужно сделать вид, что ты отступаешь, нельзя же бросаться с вилами на танк — нужно соизмерять свои возможности с препятствием, с воображаемым или существующим противником. Безусловно, я все равно живу рациональным умом. Чувства чувствами, но рациональный ум в быту регламентирует мое поведение, и отступать мне приходилось. Хотя для меня это нелегко, это заставляет чувствовать поражение. Но рассудок у мужчины должен быть, безусловно. Безрассудство — в творчестве, рукой ребенка надо творить. Когда ребенок не знает, как надо, он делает так, как душа велит. Он не сообразуется с нормами, с жанрами, с форматами и так далее. Сейчас же существует страшная вещь — формат. И начинают творческие люди подделывать свои произведения под формат, забывая, что форматы существуют за счет произведений искусства. Сначала художники, поэты, писатели делают великие произведения, которые и обусловливают потом какой-то формат. А сейчас так: радио крутит в определенном формате, телевидение — в формате, и все начинают подстраиваться под формат. А это уже не искусство, а ремесло.
О Высоцком
Я вырос на стихах Высоцкого, на песнях Высоцкого, а не на песнях «Ласкового мая» или Децла. И влияние его на меня было очень велико. Я сам хотел того, я его читал, я его слушал. В то время не печатали его стихов, но я их переписывал с пленки. Когда он жил рядом, не все, к сожалению, понимали, с кем в одно время живут. Некоторые так до сих пор и не поняли, да и не надо им.
Душа поэта от Бога, от рождения отмечена особой печатью. И живет она совершенно по другим законам, она чего-то ищет другого. Она меченая. И вот это клеймо Господне, видимо, и жгло его душу. Я понимаю это, есть постоянная потребность что-то в этом мире менять. Одним, видимо, в этой жизни комфортно, они живут в своем мирке, и с большим миром не конфликтуют, для меня все наоборот. Когда ничего вокруг не колышется, мне тревожно, и я чувствую свою бесполезность в этом мире.
О женщине
Женщина и мужчина — это не два разных пола, это два разных мира. Они мыслят совершенно по-разному. Они никогда не поймут друг друга до конца, но и жить друг без друга тоже не смогут. Это гармония мира: то, чего умышленно не дано богом одному миру, умышленно же дано другому, чтобы они могли друг друга дополнять. Если у этих миров будет все одинаково, они будут друг другу не нужны. Они будут биться и вытеснять один другой. У женщины есть свое предназначение на Земле, женщина, которая идет на баррикады, начинает воевать наравне с мужчинами, теряет самое главное богатство и достояние, которое ей отпущено Господом Богом — сексуальность и женственность. И она становится мужчине неинтересна. Мужчины почему сильных женщин избегают — потому что те их подавляют. И это — катастрофа. В этом случае женщина теряет свой божий дар.
А это самое страшное для человека, божий дар не обретается: он не покупается, он не может быть благоприобретенным или добытым в бою. Он дается только от Господа Бога. Он — дар.
О колоколах
Колокол — это голос, это красивый музыкальный инструмент. Колокол на Руси всегда был даже больше, чем знамя. Когда в Угличе зарезали царевича, был бунт, и на этот бунт звал вечевой колокол. Бунт был подавлен, и мужики все в яме были убиенны. Колокол вечевой сняли, отрубили ему уши, били его три дня кнутами и сослали в Сибирь. И в Древней Руси всегда было так: если одно княжество воевало с другим и побеждало, первое, что делали — снимали вечевой колокол. То есть лишали город голоса, языка. И коммунисты, когда пришли к власти, приказали вырвать языки у всех колоколов.
Колокол можно украсить, на нем можно написать что то, сделать его произведением искусства. Я отлил первые колокола тогда, когда о Храме на Крови речи не было, в 1992 году. Но я верил, что рано или поздно Храм будет построен, и тогда мы колокола ему передадим. Но колокола оказались очень малы, они были совсем небольшие. Никто ж не знал, что построят такой огромный Храм. И я их отдал в монастырь, они над Ганиной Ямой висят. Нужны были новые колокола. И я горжусь тем, что я сам вызвался, я сам решился на это, и провел все блестяще. Многие люди приняли в этом участие — и состоятельные, и простые, бабушки приходили кольца какие то, копейки сдавать, рубли. Было видно стремление народа к покаянию, к очищению, к возрождению Руси. И я горжусь тем, что это состоялось. Я горжусь этими колоколами. Я горжусь своим народом.
* * *
Шаг за шагом, выше, выше,
Жизнь моя, как колокольня —
Все сильнее звон, все тише голоса.
Шаг за шагом, выше, выше,
И — бегом уже невольно…
Вот и колокол. А дальше — небеса.
* * *
Журнал «Шагай», 5 мая 2005
