Владислав Медяник: «Судьба-судьбинушка моя»
Владислав Васильевич, перед нашей встречей я прослушал один из своих любимых жанровых альбомов, к созданию которого, вы имеете самое непосредственное отношение. Это "Песни с обочины" 1988 года. По подбору песен видно, что исполняемый материал вам хорошо знаком. Там были песни и Шандрикова, и Розенбаума, и Вертинского. Как вы пришли к первому альбому?
Мне было шестнадцать лет, и случайно я оказался в одной компании с Аркадием Северным. В те годы были распространены подпольные концерты шансонье. Такие исполнители, как Звездинский, Беляев, даже Высоцкий по приглашениям деловых людей того времени выступали, что называется, для узкого круга. Северного в тот раз пригласили одесские моряки. Я набрался наглости и ради девушки, с которой пришел, спел одну песню из репертуара Челентано. После этого Аркадий Дмитриевич подошел ко мне и как коллегу спросил: "А где ты поешь, сынок?" Я отвечаю: "Я нигде не пою, я еще в школе учусь". На что он произнес фразу, которая воодушевила меня на всю жизнь: "Тебе надо петь. У тебя получается". Ему было сильно за тридцать уже. Я запомнил его как человека с большим юмором. Он много шутил, рассказывал анекдоты, выпивал, но пьяным не был — в общем, создавал очень легкую атмосферу.
Знаковой оказалась встреча?
Конечно, и хотя я с юности увлекался музыкой, коллекционировал записи, но большое внимание жанровой песне я стал уделять лишь после встречи с Аркадием Северным. У меня была очень солидная коллекция эмигрантов, начиная с Александра Вертинского, Петра Лещенко, Ивана Реброва, сестер Берри и так далее. Измаил, где я тогда жил, — портовый город, и моряки привозили пластинки и записи со всего мира. Северного я вообще переслушал, наверное, всего ... на бобинах еще. Во время работы в ресторане я пробовал перепевать некоторые песни из его репертуара, а также Высоцкого, Димитриевича. Высоцкий в начале 70-х был под большим запретом наравне с другими подпольными певцами. Помню, однажды на школьной перемене, в погожий день, радист из радиорубки выставил "колокол" и включил Высоцкого. Больше я этого парня никогда не видел. Наверное, у него случились серьезные неприятности. Каждая новая запись в те годы была событием, настроение повышалось, когда что-то новое попадало в руки. Я переписывал эти записи, иногда за деньги, а когда переехал жить в Красноярск, открыл там кооперативную студию звукозаписи. Времена настали другие, был конец 80-х, и уже потеплело в стране, но советская власть еще была в силе. В холле дома быта, где располагалась студия, висел стенд с моим каталогом. Там был огромный выбор: группы "ACC "Nazareth", эмигранты, само собой. И как-то раз приехал московский журналист из "Комсомольской правды". У него было задание взять интервью у представителя набиравшего тогда обороты в СССР кооперативного движения. Он позвонил руководству дома быта, представился и думал, видимо, все сразу "падут ниц" перед московским гостем. Мне передали, что приехал репортер, но в тот день меня на месте не оказалось. Потом он позвонил еще пару раз, а у меня все не складывалось в силу занятости с ним увидеться. Тогда, в очередной раз приехав, он посмотрел на вывешенные каталоги групп и артистов, узнал еще, что у меня новая машина недавно появилась и, наверное, от злости написал разгромную статью "Песни с обочины", где заклеймил меня позором. "В сердце России, в Сибирь, где люди чисты в помыслах и желаниях, — писал журналист, — приехал какой-то деятель из портового города, с его вольными нравами, и навязывает красноярцам сомнительные музыкальные новинки. Здесь и гнусные антисоветские западные команды типа "АС/ВС", и бывшие предатели Родины — эмигранты, воспевающие "сладкую" жизнь за океаном...". В общем, в таком духе. Статья обошлась мне большими неприятностями, даже в КГБ вызывали. Но с другой стороны, она и подтолкнула использовать этот "черный пиар" в своих целях. Под псевдонимом Владислав Фомин я записал первый магнитоальбом под названием "Песни с обочины". Хотелось сделать жанровый проект в современных аранжировках, с хорошим звуком.
Нет, в ту пору я еще жил в Красноярске, а Токарева сам мечтал хотя бы увидеть. В 1989 году я отдыхал в Туапсе, когда пришло известие о предстоящих в Москве концертах Вилли Токарева. Для меня это было огромное событие. Он был первым, чья "запрещенная" нога ступила на нашу советскую землю (смеется). Я на машине с друзьями рванул в столицу. Приехали к Театру Эстрады, а там толпа неимоверная и нет билетов. Просто нет. Ни за какие деньги. Но я же не мог не попасть туда. В одно время с Токаревым в Москву приехала группа Pink Floyd, и как-то мы узнали, что можно поменяться билетами. Чудом мы смогли провернуть это дело, деталей я теперь не помню, и попали на концерт. Представляете себе уровень популярности эмигрантов в стране в то время? Полный зал народу, оркестр Анатолия Кролла, и общее ощущение праздника. Было огромное количество охраны, и увидеться с Вилли поближе тогда не получилось. А где-то через полгода он приехал с гастролями в Красноярск и семь дней давал концерты на самой большой площадке города во Дворце спорта. Вся неделя — битком зал! В родном городе всех знаешь, и встреча оказалась возможной. Я вычислил местного водителя, который его возил: он оказался знакомым моих знакомых, и я сначала передал через него кассету со своими песнями. Водитель ее Токареву отдал, тот послушал, и ему понравилось. Несколько дней спустя тот же шофер добыл мне служебный пропуск, и я прошел в гримерку к Токареву. Вилли очень по-дружески встретил меня. Я его назвал на Вы, а он мне: "Старик, я что... дедушка? Ты музыкант, и я музыкант. Давай, на ты". Я пригласил его в свою студию. Он говорит: не думаю, что получится, меня здесь буквально разрывают на части. Но я на всякий случай дал ему телефон, а он оставил мне свой, и через два дня неожиданно сам звонит. Представляешь, сам Токарев звонит мне. Это волнение и радость может понять только человек, который помнит то время и его атмосферу. Его опекали как супер-звезду все представители местной верхушки, жил он под охраной на крайкомовской даче. И вдруг звонит: "Надоели мне все эти коммунисты! Приезжай после концерта". Я, окрыленный, встретил его на своей "Волге". На студию мы не попали (не оказалось ключа), а поехали ко мне домой. Когда отъезжали, я сдавал назад и сильно въехал в столб. Но я был так рад, что даже не вышел взглянуть на след удара, а вмятина оказалась очень серьезная. Дома накрыли стол и так душевно посидели. А через некоторое время я получил письмо от Вилли, где он писал, что внимательно послушал мою кассету и звал приезжать, выражал готовность помочь. Морально в творческом плане он меня очень поддержал. А в 90-м году в Сочи я попал на концерт Шуфутинского. Подступиться к нему было также нереально. И тогда я попросил знакомую девушку, когда она будет дарить на сцене цветы, передать мою кассету. Потом я узнал, где Миша остановился, и позвонил ему в номер. Дело в том, что Шуфутинский пел в концерте не один. Это была целая программа под общим названием "Черная роза". На моем втором альбоме как раз была песня с таким названием, которую я спел в дуэте с Натальей Брейдер. Я спросил Мишу, могу ли я там выступить? Он отказал, сослался на менеджеров-организаторов. Но, видимо, материал мой ему понравился, потому что, когда я сказал ему, что собираюсь в Нью-Йорк, он ответил, что теперь живет в Лос-Анджелесе, но предложил записать телефон известного в эмиграции человека, большого поклонника хорошей песни, Сани Местмана. Действительно, в дальнейшем мне это помогло, и я связался с ним по приезду в Штаты.
До Америки вы бывали где-то за границей? Имели представление о жизни там?
Нет, нигде, и сразу оказался в Нью-Йорке. В Америке меня никто не встречал. Я летел и даже не думал об этом. Тысяча долларов в кармане, телефон Местмана — весь джентльменский набор. Я рассчитал: 700 баксов на гостиницу за неделю, 300 на еду должно хватить и назад. А звезды так легли, что задержался на полтора месяца. На второй день я гулял по Брайтону и увидел на витрине маленький плакатик: "Миша Гулько поет здесь!" Я пришел чуть пораньше, осмотрелся: маленькая сцена, зал мест на сто, не больше. Сижу, думаю: "Как же так? Ведь Успенская пела: "У нас на Брайтоне отличные дела...". Я представлял себе Брайтон-Бич, минимум, как Бродвей. С роскошными заведениями, длиннобородыми швейцарами в униформе, а тут такое... Народу было мало. Гулько после выступления подошел ко мне, разговорились. Оказалось, он мой альбом уже слышал, и ему понравилось. В конце вечера Миша даже не дал мне рассчитаться за ужин, сам заплатил. В первую поездку мне встретились удивительные люди, я не потратил практически ни копейки, но еще и заработал. Меня окружили таким вниманием, как будто я настоящая звезда.
Это случилось году в 1995, у меня уже был свой ресторан "Северный". Люба выступала в каком-то зале, а потом был банкет в ресторане "Националь", но мои клиенты утащили ее ко мне в клуб. Представь себе, я на сцене, стою, пою. Вдруг открывается дверь, и входит Успенская. Я тут же бросил микрофон и пошел через зал к ней. Мы обнялись, и как-то быстро вспыхнула искра дружбы. Она провела тогда неделю в Нью-Йорке, и мы встречались почти каждый день в общих компаниях. А годом позже мы записали дуэтную песню "Я сам по себе, ты сама по себе". Я эту песню услышал в фильме "Падение", где Алика Смехова в главной роли. Мне доставляет большое удовольствие работать с Успенской. Тембрально наши голоса очень здорово сочетаются. Она, кстати, тоже считает, что мы идеально подходим друг другу в дуэтных композициях.
Вы упомянули свой ресторан, которым владели на Брайтоне, "Северный". Он просуществовал до вольно долго, и период его рассвета пришелся на пик ажиотажа в Америке по поводу пресловутой "красной мафии". Вам приходилось с ней сталкиваться?
С мафией я никак не пересекался. Их интересы, видимо, лежали вне области моего бизнеса. Хотя, конечно, эти люди, бывало, заглядывали ко мне поужинать, отдохнуть. Например, известный боксер Олег Коротаев любил погулять с размахом. Когда много выпивал, бил стаканы, посуду. Иногда выходил на сцену, просил музыкантов подыграть и исполнял свою любимую вещь "Любо, братцы, любо". К сожалению, он трагически погиб.
Что за история со стрельбой приключилась с вами в вашем нее ресторане "Северный", когда вы чудом остались живы?
Наверное, это громко сказано. Никакой особой истории не было. Я, Михаил Гулько и Александр Кальянов сидели за столиком, и к Саше очень назойливо лез знакомиться какой-то посетитель. Было видно, что он неадекватен и находится под воздействием наркотиков. Это было днем, и так получилось, что охраны в клубе не было. Я попытался мирно уладить ситуацию, но он ничего не соображал, мозг был полностью одурманен. Гулько, видя, как развиваются события, вывел Кальянова через кухню, а я вышел в холл ресторана. Следом за мной вышел и этот отморозок Я развернулся к нему спиной, а он в это время вынул пистолет и стал целиться мне в спину. К счастью, это увидел швейцар и успел сбить ему руку. Так что пять пуль ушли мне в ногу.
Ресторанный бизнес — дело, конечно, непростое, особенно во время становления. Сейчас необходимо завести механизм, как часы, а потом пусть им занимается управленческая команда. Проект "Медяник club" делался не из желания заработать. Скорее для имиджа и постоянной возможности встречи со своей публикой.
Вас можно увидеть на сцене собственного клуба?
Да, когда я не на гастролях, обязательно выйду, спою две-три песни, поздороваюсь с публикой. Постоянно здесь работает Курбан Галий, мой земляк, которого я привез в свое время в Америку и теперь вот сюда. Я не бросаю старых друзей. Если я узнал человека в бизнесе, совместных делах, съел, как говорится, не один пуд соли, то мы и дальше идем по жизни вместе.
В кругу артистов нашего жанра, да и вообще от разных людей, стоит упомянуть ваше имя, непременно услышишь: "Медяник?! Непростой человек. Очень закрытый. Весь в себе". Так ли это? Какой вы, на самом деле, по натуре?
К достойным людям, талантливым коллегам по цеху я отношусь хорошо. Я не тусовочный человек — это правда, скорее, я — одиночка. Не люблю долго находиться в компании, устаю от многочасовых застолий.
А какой отдых предпочитаете?
Летом люблю рыбалку. У меня дача недалеко от большого озера, и там мои знакомые егеря, мои почитатели, показывают место, где клюет, и я с удовольствием ловлю карасиков. Вообще, люблю быть наедине с природой. Такое общение восстанавливает. От гастролей, журналистов, бизнеса ... очень устаешь. Еще читаю. Нравится читать исторические романы, биографии великих людей. Недавно закончил книгу о Петре Первом. Сейчас читаю историю религий. Хотя каких-то приоритетов в литературе у меня нет. Критерий один — чтобы было интересно.
А на себя чужие биографии примериваете?
Человек всегда примеривает прочитанное или увиденное на себя. Так он устроен. Бывает, я смотрю какую-нибудь мелодраму, а там показывают дом, семью, детей. И думаю, как бы и мне хотелось вот так же. У меня дочь в Нью-Йорке, Катя, а получается, и нет у меня дочери. Потому что когда я уехал, ей было 4 годика, а она осталась там, далеко. Родительского счастья я так и не познал, хотя я, конечно, принимаю участие в ее судьбе. Заглавная песня в альбоме "Эх, жизнь моя" была неким ответом на мои внутренние переживания того периода. Это была первая пластинка, которую я издал в Москве после возвращения из Америки.
Если бы не музыка, кем бы вы стали? Была ли такая развилка в жизни?
Даже не знаю. В старших классах я хотел быть зоологом, даже списывался с МГУ на предмет поступления. Отец хотел, чтобы я был военным медиком, но уж никак не кабацким музыкантом. Когда я начал работать в ресторане, он даже несколько охладел ко мне. Говорил: "Ты нашел свое место в балагане!" Он был готов помочь мне поступить в ленинградскую военно-медицинскую академию, но судьба распорядилась иначе.
После жанрового альбома "Эх, жизнь моя!" вы неожиданно записали диск "Аллилуйя", где чувствуется влияние западной музыки...
Этим проектом занимался Александр Толмацкий, известный продюсер и отец Децла. У него была идея сломать имидж шансонного певца, чтобы сокрушить стену, выстроенную центральными каналами и некоторыми радиостанциями, называемую "не формат". Мы записали первую песню "Аллилуйя", и Толмацкий послал курьера с ней по всем средствам массовой информации, где у него были серьезные связи. Через некоторое время курьер возвращается и говорит: не взяли. Где не взяли? Везде — отвечает. Тогда Толмацкий при мне набирает номер какого-то канала или радиостанции и спрашивает: почему не взяли песню? Ему отвечают: не формат. Как не формат? Ты послушай! Ты же даже не слышал! — Нет. Не формат. Само имя не формат! Пусть он хоть оперу поет. Проект "Аллилуйя" до конца по ряду причин не был реализован, но мне эта работа очень нравится, я ей горжусь.
Я бы записал точно не рок-н-ролл. Может быть, регги.
Шансон не назвали. Устали от современных его проявлений?
От хорошего шансона не устал, а от неискренности, мишуры устал. С удовольствием слушаю Высоцкого, Трофима, Успенскую, Шуфутинского. Мне нравится Игорь Слуцкий, Стае Михайлов. Вот, кто не перестает удивлять, так это Александр Розенбаум, что ни песня — шедевр. Последнее время я сотрудничаю с автором из Украины Александром Швацким. Владислав Васильевич, 28 января вы отмечаете юбилей — пятидесятилетие. Во-первых, позвольте поздравить вас с этой датой от себя лично и от коллектива нашего журнала, конечно. Пожелать счастья, здоровья и оптимизма, а также спросить, чем порадуете своих поклонников в юбилейный год?
Спасибо за пожелания. У меня практически готов новый альбом. Ориентировочно он появится весной. Ведутся переговоры об издании DVD, куда войдут все мои восемь клипов и интересные концертные материалы. А в начале февраля в киноконцертном зале "Космос" состоится юбилейный концерт, который моя административная группа организует при поддержке радио "Шансон".
Спасибо за интересный и откровенный рассказ. Будем ждать новых проектов и концертов.
Максим Кравчинский
«Шансонье», 1(14) января, 2007
Уж вечерний не слышится звон -
Мне никто на земле не судья.
Лишь, взмахнув журавлиным крылом,
За собою поманит судьба.
Я за ней под осенним дождем
Поспешу на беду или радость,
Чтоб потом не жалеть ни о чем
И до дна выпить то, что досталось.
Припев:
Судьба-судьбинушка зовет,
Рябиной красной обожжет,
Плакучей ивой обовьет
И слезы горькие прольет.
Судьба-судьбинушка моя,
Подруга ты, неверная,
Но пред тобой, надменная,
Не преклоню колени я.
Я за ней поспешу наугад
По дорогам, что мне незнакомы.
Будет вслед мне шептать листопад,
Что судьбы так жестоки законы.
Обогреет нежданным теплом
И сгорит мое сердце дотла.
Вновь, взмахнув журавлиным крылом,
Тихо скажет мне: "Не судьба".
Пусть не раз я ее прокляну,
Пусть не раз попрошу о покое.
Но с пути своего не сверну
И с судьбою своею поспорю,
И она, как последнюю милость,
Беспробудный подарит мне сон,
И накроет крылом журавлиным
Под вечерний молитвенный звон.
Припев.
