Каталог: Михаил Шуфутинский

…Позже в моем репертуаре появилась песня Розенбаума «Крещатик»: «Крещатик, Крещатик, я по тебе иду на дело... » С помощью Тани Лебединской я присочинил к ней второй куплет:



Отцвели каштаны, выросли друзья,

И в моей прическе изменилось что-то.

Где ж ты, Бессарабка, где ты, молодость моя?

В Голливуде я нашел свои заботы.

Сыну своему теперь я говорю:

«Почекай, сынок... », а дальше вам известно.

Ладанку свою ему я подарю.

Про Крещатик вместе с ним споем мы песню на счастье...



И киевляне стали считать, что я родился на Бессарабке. Я всегда отвечаю: «Мне не повезло. Я родом не из Киева, не из Одессы. Я родился в Москве».



Между прочим, в Киев прилетели скрипачи Саша Фельдман и Яша Конвисер. Прилетели, чтобы выступить в моем концерте. Повторили свой трюк, со скрипками. Зритель визжал от восторга.



В 91-м году Одесса поразила меня вновь. Утром мы с Гольденбергом вышли на Привоз и вдруг увидели у самого входа, на заборе, огромную черную свастику и надпись: «Одесса — для славян!» Меня как током ударило.



Вечером я выступал, на очередной вопрос: «Почему вы уехали?» — ответил рассказом об увиденном, добавив в конце: «Я сфотографировался около этой свастики и в самое ближайшее время опубликую снимок в Америке. Тогда вы поймете, почему я уехал».



На том концерте я исполнил песню Розенбаума «Тихий Дон» с таким припевом:



Подседлаем лошадок,

Перескочим ограды

Да галопом по пристаням,

Чтобы не было грустно,

Порубаем в капусту

Всех врагов с коммунистами.



Вообще в оригинале у Розенбаума последняя строчка звучит по-другому: «... всех жидов с коммунистами». Но я думаю, что понятие «враги» шире, оно более емкое, включающее, если кому-то хочется, и жидов тоже.



Только я ее спел, как получаю записку из зала: «Где же ваше милосердие? Нельзя же так рубать всех подряд!» А на другой стороне клочка было написано: «Ты политик вонючий. Мы тебя повесим на одесских каштанах».



Это была первая и единственная оскорбительная записка, полученная мной на гастролях, очевидно, в «благодарность» за песню и обещание опубликовать фото. Я догадывался, от кого она пришла, — от тех, против кого была направлена.



Я зачитал записку вслух. В зале гробовая тишина. Волнение перехватывало горло, но я знал, что ответить.



Вот кто-то спрашивает о моем милосердии к тем, о ком поется: порубаем в капусту... А где их милосердие к вам, чьих сыновей, братьев и женихов везут из Афганистана в цинковых гробах?! Тем, кто собирается повесить меня на одесских каштанах, я желаю успеха, но, боюсь, ничего не получится, — это время прошло...



В общем, излил душу — мало им не показалось. Зал приветствовал меня стоя. Раздавались крики: «Мы их найдем!» Конечно, все это было на волне эмоционального подъема, но столь дружная реакция зала меня морально поддержала.



О наших отношениях с Розенбаумом я расскажу подробно в отдельной главе, а сейчас, дабы не нарушать хронологии, упомяну лишь об одном событии, связанном с поездкой в Союз в 91-м году.



13 сентября у Розенбаума день рождения. В том году он отмечал свое сорокалетие, и оно получилось у него довольно ярким, респектабельным, запоминающимся. После торжественной части в Октябрьском зале все приглашенные поехали в модный ресторан, где были накрыты большие столы примерно на двести с лишним человек. За столом юбиляра много гостей — мэр города Собчак, Кобзон, генерал Громов, Отари Квантришвили, Лев Лещенко, Леонард Лев и ваш покорный слуга. На фоне теплой, почти непринужденной обстановки бросалось в глаза несколько недружелюбное отношение Собчака к Громову. Августовский переворот был ликвидирован, но круги политических волнений продолжали расходиться, и генерала тоже обвинили в каких-то грехах, хотя позже выяснилась полная непричастность его к этому делу.



Гулянка тем не менее шла полным ходом. Улучив минутку, я подошел к Собчаку. Мне как-то запало в душу предложение мэра относительно перезахоронения тела Ленина на Волково кладбище, высказанное им на съезде народных депутатов. Меня представили, и я сказал:



— Анатолий Александрович, на меня произвело сильное впечатление ваше последнее выступление. Я просто восхищаюсь вами.



— А мы восхищаемся вами, — ответил он. — Моя жена не проводит ни одного дня без ваших песен. Я тоже люблю их слушать.



К слову сказать, когда я проводил концерты в Петербурге, Собчак выделил в мое распоряжение свой «Мерседес».



День рождения Розенбаума прошел весело. Сам Саша тогда обращал на меня мало внимания, но это объяснимо — и без того вокруг него было достаточно именитых. Я поздравляю его каждый год, прекрасно помня этот день — 13 сентября. Думаю, Розенбаум вряд ли знает, когда у меня день рождения, — он не поздравил меня ни разу. Впрочем, мне этого и не надо.



«Спасибо, Саша Розенбаум»





Первая кассета с песнями Розенбаума попала в Нью-Йорк примерно в 82-м году. Никто точно не знал, кто это Александр Розенбаум, ведь информация в Америку приходила с опозданием. Но эти песни меня потрясли. Я сделал аранжировки и с удовольствием стал их петь в ресторанах. И они всем понравились. Мне часто говорили: «Миша, запиши на кассету». Я понял, что должен выпустить альбом. Кое-что я, конечно, переделал, подстроил под себя, и Розенбаум мне потом выговаривал: «Ты не должен был ничего менять». Ну таков уж мой стиль: я все вижу в своем преломлении.



Альбом «Атаман» вышел в 83-м году и оказался очень удачным, хотя бизнеса я на нем не сделал. В те годы в эмиграции большого заработка и быть не могло. Выпуск альбома со всеми затратами — на музыкантов, студийное время, печатание тиража — стоил в пределах десяти-двенадцати тысяч долларов. Тираж колебался от одной до двух тысяч экземпляров. И если он продавался сразу, то вырученные деньги покрывали лишь часть расходов, другая часть «отрабатывалась» гораздо позже.



Альбом понравился, и эти песни стали повсюду пользоваться спросом. Позже в Америке появились новые кассеты ленинградского барда. Некоторые его песни записывал на свои альбомы и я. А Розенбаума уже накачивали в Союзе, что все делается без его разрешения. А какое могло быть разрешение? Никто не знал, что я туда вообще когда-нибудь приеду. Я пел и записывал эти песни совсем не для России, а чтобы каким-то образом реализовать себя в Штатах. Когда я узнал, кто автор песен, мне захотелось заявить об этом публично, во всеуслышание, сказать, что их написал человек, который живет в Советском Союзе и которому не разрешают издавать свои произведения, как это можем делать мы в свободной стране. Отдавая дань его таланту и высказывая свое восхищение, я спел в конце кассеты такую фразу: «Спасибо, Саша Розенбаум, далекий, незнакомый друг». В ответ на это на одном из концертов он сказал в мой адрес: «Тамбовский волк тебе товарищ».



Розенбаум всерьез обиделся. Мол, как это, я его песни пою, а денег ему не плачу. Ну, я не знаю, негоже советскому человеку, так сказать, о деньгах печься, есть же еще творчество, Александр Яковлевич. Я-то как раз считаю, что он должен был получать свои деньги. С кого и как — это другой вопрос. Песни пишутся, чтобы их пели. За то, что артист поет, он никогда никому не платит. Не платил же Лев Лещенко Давиду Тухманову за то, что спел «День Победы», правда?



Отношения накалились, хотя мы не были даже знакомы. Он приехал в Лос-Анджелес, когда у меня уже был ресторан. Кто-то мне позвонил: «К тебе приедет Розенбаум после концерта». В этот вечер я работал, поэтому послал ему на сцену цветы, а в ресторане накрыл стол.



Никто ко мне не пришел. Может быть, это был розыгрыш. Моя жена присутствовала на концерте Розенбаума. Он стал говорить там какие-то нелестные слова в мой адрес, и люди плохо восприняли его выпады, а ситуация получилась для него не совсем удачная.



Наши пути перекрестились, когда в 1990 году я впервые приехал в Союз на гастроли. Нас решили свести наконец. Я очень волновался, потому что восхищался музыкально-поэтическим даром Розенбаума и записал много его песен, которые являлись для меня как бы эталоном. Я знал, что Саша человек непростой, но это не имело значения, очень уж хотелось пожать ему руку.



В подмосковном Архангельском, в ресторане, был устроен банкет. Мой импресарио Леонард Лев привез меня раньше, Розенбаум приехал позже. Встреча состоялась. Мы пожали друг другу руки и сели за стол. Выпили. Позже он сказал Леонарду:



— Ну вот, теперь я вижу его глаза, они не соврут.



А почему, собственно, мои глаза должны врать?



В знак примирения мы поднялись с ним на сцену, вместе с нами вышел здоровый мужик — я тогда не знал, кто это, — и мы втроем спели розенбаумовский «Гоп-стоп».



В мое первое пребывание в Союзе в качестве эмигранта-гастролера друзья, в их числе Добрынин и Максим Капитановский, предложили:



— Поехали в «Пицунду». Помнишь кабачок, откуда мы тебя провожали?



Как не помнить. Такие моменты не повторяются: последний вечер в стране, где прожил больше тридцати лет.



Приехали, а нас не пускают — «спецобслуживание». Кто-то из наших проник внутрь, потом вышел:



— Надо отсюда линять, там коротаевские люди занимаются какими-то разборками.



Меня просветили: Олег Коротаев, бывший чемпион по боксу, пол-Москвы держит в руках.



Прошло два года, мне в Лос-Анджелес звонит Фельдман:



— Тут приехал Олег Коротаев, хочет вечером прийти к вам в «Арбат».



— Конечно, пусть приходит.



Он пришел со своим братом Мишей. Наконец-то я смог лицезреть эту легендарную личность. Никаких ассоциаций с мафиози у меня не возникло. Просто русский медведь. Добрые глаза, хорошая, открытая улыбка. Но лицо его мне показалось знакомым. И я вспомнил, что именно он со мной и Розенбаумом выходил в Архангельском петь «Гоп-стоп».



Мы выпили, закусили. Я расплатился, что их, по-моему, просто потрясло. Ну да, все привыкли думать, что музыканты — хапуги и рвачи. А тут не дал им платить.



На следующий день он пригласил нас с женой на завтрак, мы сфотографировались на память, и потом он улетел в Нью-Йорк, где уже жил тогда.



В один из дней пришло сообщение, что Олега убили. Какой-то человек подошел к нему возле ресторана на Брайтоне и выстрелил хладнокровно в лоб. Видимо, был профессионал.



Вот такой зигзаг воспоминаний, связанный с «Гоп-стопом»...



Вернусь в Архангельское. Когда мы вышли на улицу, Розенбаум сказал:



— Ты столько моих песен спел. Как же так, даже «спасибо» не сказал. Вот Алик Шабашов в Нью-Йорке просто пришел и подарил гитару, а ты даже струны не принес.



В свое оправдание я возразил, что люди нас все время стравливали, и мы ни разу просто так, по-человечески, как сейчас, не встречались. Может быть, тогда бы и отношения наши были другими.



На самом деле мое материальное положение в тот год было архисложным, никто просто не догадывался, да никому об этом и знать не следовало… Не мог же Розенбаум предположить, что для меня подарить ему гитару — это значило лишить свою семью двухнедельного пропитания. Да, формально я владел рестораном, но имея двести тысяч долга за этот ресторан.



Тем не менее напряжение было снято, позиции прояснены, и мы расстались с обоюдным желанием общаться и дружить.



Иногда мы встречались на гастролях. В Сочи Саша напел мне целую кассету песен — «бери, пользуйся». Где-то у меня хранится эта кассета.



Я воспользовался его щедростью, хотя был период, когда я прекратил петь песни Розенбаума. Раз он так все болезненно воспринимает, решил я, буду петь другие песни. Кстати говоря, самый мой первый альбом «Побег» не содержал ни одной песни Розенбаума. Тем не менее он стал бестселлером и продолжает им оставаться по сей день. И мои последние альбомы — весьма популярные в России и во всем русскоговорящем мире — также обошлись без произведений Розенбаума. Я не хочу принижать Сашиного значения в моей жизни, его искусство произвело сильное впечатление, оно подвигло меня к значительной работе именно в жанре городского романса, как принято говорить в России. Лихие песни, немного приблатненные, с грустинкой, полудворовые, полукабацкие, полуинтеллигентные, иногда чересчур интеллигентные. Фольклор и жаргон у него запросто могут сочетаться (соседствовать) с классическим и высоким стилем. Вне всякого сомнения, талант его многогранен.



Через какой-то промежуток времени наши отношения вновь обострились. Дело в том, что, бывая на гастролях в различных городах России, я включал в программу и песни Розенбаума. Потом туда же приезжал он и вроде бы испытывал какие-то неудобства.



— Вот Александр Розенбаум сказал, что не разрешает вам петь свои песни, — сказали мне из зала.



— Ну, раз не разрешает, я их петь не буду, — отвечаю я, — но при встречах он мне этого не говорит. Интересно, что я спел массу песен и никогда их авторы: Булат Окуджава, Таня Лебединская, Аркадий Укупник, Олег Газманов, Саша Морозов, Слава Бобков, Игорь Крутой, Андрей Никольский, Илья Олейников, Женя Кричмар и, уж конечно, Слава Добрынин (это далеко не полный список моих авторов) не высказывали по этому поводу никакого неудовольствия, а наоборот, только приветствовали это.



Короче, я перестал петь Сашины песни. На сегодняшний день в моем концерте в числе двадцати пяти номеров звучит одно произведение Розенбаума, и то не всегда.



Официально мы вроде не ссорились, и внешне все выглядело абсолютно нормально. Я питал к нему самые искренние чувства. Думаю, что и он ко мне не испытывает неприязни. Но какое-то недопонимание периодически между нами возникало.



К 1994 году фирма «ЗеКо Рекордс» выпустила тринадцать моих альбомов и три сборника лучших песен, среди которых были и произведения Розенбаума. «ЗеКо Рекордс» заключила со мной стандартный контракт на приобретение прав моего исполнения. На права создателя песен никто при этом не посягал, они остаются за авторами.



Розенбаум взбунтовался. Я об этом узнал во время съемок в Кремле одной из телевизионных программ. Ко мне подошел покойный ныне Отари Квантришвили, наверное, их интересы с Розенбаумом как-то пересекались, и Саша ему пожаловался. Отари Витальевич говорит:



— Миш, ну разберись ты уже с Розенбаумом. Мы-то тебя уважаем, но он обижается.



Позвонила мне и Белла Купсина — директор Розенбаума:



— Так нехорошо, Миша. Саша очень переживает. Его не предупредили, и он ничего не получил. Ты должен разобраться.



Я как человек чувствительный и впечатлительный сажусь в поезд и мчусь в Санкт-Петербург. Приезжаю к своему другу Саше Ревзину и договариваюсь, чтобы организовать у него встречу с Розенбаумом.



Звоним Саше — он еще почивает. Наконец приезжает где-то около часа дня. Белла оставляет нас в комнате, и происходит бурное объяснение.



— Ну вы там совсем обнаглели! Издаете мои песни, а я, по-вашему, тут ни при чем?! Где у вас совесть?!



— Саша, давай разберемся раз и навсегда. Если тебя огорчает, что я записал твои песни, то приношу извинение. Но песни для того и пишутся, чтобы их пели. Безусловно, ты должен получить свое вознаграждение от тех, кто тиражирует и прокатывает твои песни, но я-то тут при чем? Я получаю деньги только за свое исполнение.



Позже, когда страсти малость улеглись, в разговор включилась Белла:



— Ты должен быть с нами, а не в оппозиции.



— Я и есть с вами, никакой оппозиции нет, но вряд ли это меняет суть дела.



— Что ты предлагаешь? — спрашивает меня Розенбаум.



— Ты можешь обратиться в «ЗеКо» и решить свои проблемы с ними, — ответил я.



— Ты пойми, я же сам мог издать альбом песен, которые ты записал, — продолжает Саша.



— Хорошо, давай сделаем так. Я отдам тебе все «мастера» (то есть оригинальные ленты с записями), выбирай себе лучшие песни и издавай.



Имелись в виду его песни в моем исполнении. Белла обрадовалась:



— Конечно, и деньги поделим пополам. Это правильный бизнес.



— Саша, ты бы вообще мог написать лично для меня несколько песен, и я бы приобрел их у тебя. Пожалуйста. Или давай вместе сделаем. Как скажешь.



В ответ ничего вразумительного я не услышал.



Если бы он захотел каких-либо партнерских отношений со мной, мы бы могли осуществить массу интересных проектов. Я думаю, что у нас есть что сказать людям. Не знаю, как исполняют его песни другие и исполняют ли, но по отзывам людей, я — лучший интерпретатор произведений Розенбаума. Я вложил в них, наверное, столько же души, сколько и он. Жаль, что наш творческий контакт, возникший через океан, прервался теперь, когда мы могли бы общаться более тесно и плодотворно. Саша обладает прекрасным чувством слова, поэзии. Я думаю, что он из категории тех людей, о которых говорят и помнят даже после их жизни. Он оставит яркий след в российской культуре. Когда Сашу спрашивали обо мне, он всегда говорил, что я — «хороший аранжировщик». Я никогда не считал, что могу писать хорошие песни, как это делают Розенбаум, Добрынин, Крутой, Укупник. Я музыкант, исполнитель и просто пою эти песни. Почему же человек не может сказать так: «Я песни здорово пишу, а Шуфутинский их аранжирует и потом поет так, что они доходят до сердца каждого. И все слушают их с удовольствием». К сожалению, не каждый может так сказать. А любой творческий человек должен быть объективен в оценке самого себя и других людей. Я, например, точно знаю, что я могу и чего не могу, и не стесняюсь сказать об этом прилюдно.



Через пару недель Розенбаум давал концерты в Москве, в зале «Россия». Выступал ярко. В знак уважения



я вынес на сцену огромный букет роз. После концерта я зашел к нему за кулисы попрощаться. Он сидел без рубашки, на атлетической груди поблескивала большая золотая звезда. Поговорили о том, о сем. Он как бы нехотя процедил:



— Ну понимаешь, старик, я прослушал твой последний альбом («Гуляй, душа», там нет ни одной песни Розенбаума. — Прим. Шуфутинского). Конечно, это очень слабо. Просто никуда не годится. Придется найти свободную минутку и дать тебе, что ли, пять-шесть песен, которые я не пою.



Меня это просто взвинтило, ибо альбом уже несколько месяцев занимал первую строчку в хит-парадах.



— Саша, может, ты и прав, оно и слабо, но на все это, между прочим, большой спрос, люди раскупают — наверное, они не дураки. Конечно, если ты напишешь специально для меня...



— Не знаю, не знаю. В общем, дам тебе что-нибудь.



Поскольку я не любитель ссор, то дипломатично обошел этот острый угол.



— Да, конечно. Заранее благодарен.



По приезде в Лос-Анджелес я сделал копии «мастеров» и сразу же отправил их в Санкт-Петербург. Вскоре московская фирма «РДМ» издала пластинку, которую по моему предложению назвали «Спасибо, Саша Розенбаум». Ему это название понравилось. Диск вышел с нашей совместной фотографией, но слабо оформленным. Даже название альбома напечатали не так, как это должно читаться. «Спасибо» — мелким шрифтом, крупно: «Саша Розенбаум», и где-то сбоку: «Миша Шуфутинский». Меня в России не было, этим занимались они сами. От гонорара я отказался, потому что с самого начала решил отдать ему деньги, поскольку он чувствовал себя материально ущемленным.



Какие-то попытки получить деньги с рекординг-компаний Саша с Беллой все-таки предприняли. Звонит мне однажды Геннадий Левченко из фирмы «Русское снабжение», он выпускал мой альбом «Киса, киса» (1993 г.), и там было несколько песен Розенбаума, из старых моих альбомов. Левченко самостоятельно добавил их к диску «Киса-Киса» для увеличения времени звучания.



— Ты знаешь, Розенбаум хочет судиться со мной.



— Ну давай судись.



Потом я прихожу в «ЗеКо Рекордс» и узнаю, что туда звонила Купсина: «Вы издали столько альбомов Шуфутинского, а там есть песни Розенбаума. Друзья нас спрашивают: «Сколько "ЗеКо" вам платит? Наверное, миллион уже заработали». Это никуда не годится. Вы с Сашей не считаетесь. Кругом все заполнено вашими дисками и кассетами. Наших дисков — и то меньше продается». «Мы вас будем судить», — предупредила Купсина. «Уважаемая Белла Михайловна, права на какое-либо тиражирование песен в исполнении Шуфутинского принадлежат нам, — ответили ей в "ЗеКо". Вы выпустили сборник "Спасибо, Саша Розенбаум" с голосом Шуфутинского — это уже неправильно. Вы не имели права его издавать. Его мог издать сам Шуфутинский, но с нашего согласия. Поэтому те деньги, которые вы получили, — и есть компенсация за понесенный вами моральный ущерб. Сумма ведь немалая, не правда ли? Но мы вас судить не будем». — «А мы вас будем!» — сказала Купсина. (Со слов В. Козлова — директора «ЗеКо».)



Дальше происходит такая история. В феврале 95-го года я приезжаю на гастроли в Санкт-Петербург. Три концерта в Октябрьском зале. Петербург всегда для меня был несколько холодным по зрителю городом, а тут все билеты распродали за полторы недели до моего приезда. Встретили меня восторженно,



концерты шли под сплошные аплодисменты, заставляли даже петь на бис.



Саша ни на один концерт не пришел. Явился только в последний день, когда я уже переодевался в гримерной. Точнее, не явился, а ворвался в гримерную — никогда я его таким возбужденным не видел, — попросил всех выйти. Потом достал пачку «зеленых».



— Здесь твоя доля за альбом «Спасибо, Саша Розенбаум».



— Саша, спасибо, но оставь их себе.



— Нет, мы сначала разберемся...



— Нет, ты уж положи их в свой карман.



— Нет, ты забери. Это твои.



— Я брать не буду.



Футболили мы эти деньги друг другу, так я их и не взял. Саша завел волынку на старую тему, что он не получает гонораров за свои песни. А я снова повторял то, что говорил прежде:



— Саша, ну я с тобой совершенно согласен. Ты должен получать авторские с «ЗеКо Рекордс». Во всем мире издатели платят авторские. Но как тебе их получить — я не знаю. Требуй с «ЗеКо», я уверен, что ты вправе это делать. У вас же есть какие-то конторы по охране авторских прав, попробуй через них. Найми адвоката, в конце концов.



В комнату заглянула мой директор Наташа.



Саша остановил ее жестом.



— Ты, Наташа, пожалуйста, выйди, у нас тут без женщин, мужской разговор... А вот Беллу он позвал. Она уже знала, о чем речь.



— Миша, они должны уплатить нам восемь процентов от шести долларов (отпускная цена диска).



— Хорошо, — говорю я. — Давайте тогда считать. Цена диска — шесть долларов. Восемь процентов — это сорок восемь центов. В одном диске двадцать четыре автора: двенадцать композиторов и столько же поэтов. Получается четыре цента за песню. Теперь надо посчитать, сколько Сашиных песен вышло и на каком диске, помножить на тираж и потом умножить на 4 цента (при этом надо учитывать, что песни старые и тираж может быть сравнительно невелик). Вот это и есть те деньги, которые вам выплатит РАО или «ЗеКо», я уже не знаю кто, но за песни, которые вы выпустили в альбоме «Спасибо, Саша Розенбаум», вы уже получили деньги, так какие претензии ко мне?



Они, конечно, были разочарованы итогом моих подсчетов. Почему-то предполагали, что расклад будет совсем другой.



— Нет, это не те деньги. Это законные: половина — наших, половина — твоих, — сказал Розенбаум и решительно подвинул «зелень» в мою сторону.



— Так, кажется, договорились — я их не возьму. Забери, — ответил я.



— Все равно я должен получить с них за прежние альбомы. Я пишу песни, а кто-то на них наживается.



— Ну, пожалуйста, — сказал я. — Нанимайте адвокатов и — вперед.



— Ты не будешь возражать, если мы станем судить «ЗеКо»? Мы тебя предупредили.



— Как я могу возражать? Если же меня пригласят на суд, я скажу, что продал им все права на свое исполнение. Авторские права ваши. Разбирайтесь. Пожалуйста.



Заканчивался наш разговор в мажорном ключе.



— Миша, было бы неплохо вам с Сашей поработать вместе, — предложила Белла.



— Наверное, она права, — сказал Розенбаум, — посуди, старик, в этой огромной стране не так много людей, которые еще могут что-то сделать необычное.



— Предлагаю проект, — сказал я. — Ты пишешь для меня, только специально для меня, двенадцать песен, я их покупаю на общих основаниях, то есть плачу тысячу—полторы за песню, — договоримся. Я



их сам издаю, сам рекламирую. Вашими будут еще тридцать процентов от моих исполнительских, потиражных. Реклама диска на телевидении, включая клипы, стоит, как вы должны знать, очень дорого. Вы не потратите ни копейки, а свою долю получите. Это большие деньги, плюс авторские, полагающиеся от издателя диска или от РАО.



— Предложение деловое, — согласилась Белла.



Саша с энтузиазмом пообещал записать для меня целую кассету песен.



Я был удовлетворен беседой, точнее, последней ее частью, ибо почувствовал, что наш совместный проект может действительно стать большим событием.



К «ЗеКо Рекордс» Розенбаум предъявил иск на... астрономическую сумму. Как мне рассказывали, увидев такую цифру, судья, женщина, получающая, быть может, не более пятисот тысяч рублей в месяц, изумленно воскликнула:



— Что это такое?! Что за нелепая сумма?!— и перечеркнула исковое заявление. На этом суд и закончился. (Со слов одного из владельцев «ЗеКо Рекордс».)



После этого Розенбаум окончательно на меня обозлился и постоянно «наезжает» в печати.



В прошлом году на прилавках как снег на голову появилась дурацкая книжонка «За милых дам» — с песнями, которые поют разные артисты, но с моим портретом на обложке. Кто выпустил — неизвестно. Розенбаум тут же дает интервью: «Недавно вижу книжечку "Михаил Шуфутинский. За милых дам". Открываю: в книге тридцать моих песен, одиннадцать без подписи. Начинаю всех ставить на уши. Выходные данные книги — левые. Никто ничего не знает. И сам Михаил Захарович не в курсе. Вы в это верите? Я — нет». («Мегаполис-Экспресс» от 22. 01. 97.)



На концертах Саша выражал недовольство, что я пою его песни. Как-то на моем выступлении один журналист заметил с усмешкой: «В следующий раз Розенбаум упрекнет вас в том, что вы не поете его песен».



В телеинтервью в Израиле Розенбаум заявляет: «Ну что, я ему морду буду бить за то, что он поет мои песни?.. » Эх, Саша, Саша... Во-первых, я давно не исполняю твоих песен — ты это прекрасно знаешь, и нечего в очередной раз жевать сто раз жеванное. Между прочим, Окуджава, великий бард, не обижался на меня за исполнение «Белого аиста» и уж тем более ничего не требовал за это. Во-вторых, я очень надеюсь, что здравый смысл одержит верх в твоем понимании и этого вопроса, тем более что теперь, когда уже есть РАО, тебе, наверно, заплатят сполна с тиражей моих альбомов, и в-третьих: перестань на меня злиться! Ничего плохого я тебе никогда не сделал, а наоборот, отношусь к тебе с большим уважением. Ну, спел я когда-то твои песни, ну и что здесь плохого? Ведь я, как и десятки тысяч моих соотечественников, оказался тогда выброшенным на пустынный берег чужой цивилизации. Должен же я был как-то жить, петь, реализоваться в новой стране. Вполне могло случиться, что и ты оказался бы по ту сторону океана, в жизни всякое бывает. Ты талант, любимый всем народом. Твои концерты — всегда событие для людей. Ты яркий исполнитель, а еще более яркий автор. Тебя окружают хорошие верные люди: твой директор Белла Купсина, твой помощник и товарищ Игорь Портков. Я уверен, что они, как и я, не хотят наших конфликтов и обострений. Забудь свои обиды, расслабься, прошло много лет и еще много пройдет... Извини, если что не так, но это от чистого сердца.



Из книги Шуфутинский М.З. И вот стою я у черты… М., 1997.