Александр Подболотов: «Светить сквозь тучи»
Александр Подболотов — заметное явление в российской музыкальной культуре. Восемь лет пел в знаменитом Камерном музыкальном театре у великого Бориса Покровского. Потом ведущие оперные партии в Театре им.Станиславского и Немировича-Данченко. Все было хорошо. Но ушел. Характер не тот, чтобы буднично петь одно и то же. Душа просила простора. Подлинный талант Александра Подболотова раскрылся как исполнителя русских народных песен и романсов. Но это произошло как раз к концу злосчастных 1980-х года, когда к власти пришли «демократы». Под знаменем «общечеловеческих ценностей» доступ на радио и телевидение русской народной музыки был напрочь закрыт. А на эстраде верх взяла бесталанная, безликая, но наглая «попса».
Те, кто слышал Подболотова, испытывают чувство, близкое к потрясению. Он может петь почти шепотом, отражая тончайшие нюансы состояния души, и тут же, через секунду, голос взлетает в заоблачную даль, набирая поразительный размах и мощь. Он — тенор. Но не слащавый итальянский тенор, а широкоплечий, бородатый, чисто русский певец. Огромный диапазон голоса, превосходная техника. Но все это не выливается в самолюбование, иногда свойственное тенорам. Все подчинено одному — передаче мыслей и чувств.
— Александр Иванович! Первый вопрос стандартный — как вас занесло в музыку?
— Самым обычным в те времена способом. Учился в школе в Москве. Начал петь в детском хоре Дома пионеров Краснопресненского района. После школы работал токарем на 2-м часовом заводе и пел в хоре Дома культуры им. Горбунова. Призвали в армию. Пошел служить в ракетные войска. Там сделал большую карьеру — стал начальником дизель-электростанции ракетного комплекса. Получил звание «ефрейтор». Потом, правда, разжаловали.
— За что?
— За что могут разжаловать ефрейтора? Конечно, за самоволку. У товарища был день рождения. Пошел на лыжах в соседний магазин. Часть стояла в Калининградской области. А магазин был за рекой — в Литве. По нынешним временам за границей. Меня «застукали». Но это так, к слову. Пока служил — очень хотелось петь. А тут к нам приехал Ансамбль ракетный войск. Пошел — прослушался. Им понравилось. Перевели меня в Смоленск. А там было музыкальное училище. Вот я и начал опять бегать в «самоволку». Через забор — и учиться петь. Ну а на это командиры закрывали глаза. Кстати, пели в этом ансамбле с известным потом певцом Геннадием Беловым. Я до сих пор очень благодарен педагогам вокального отделения Смоленского музучилища, особенно А.Перминовой.
Перед концом службы, чтобы не терять год, на электричках тайно махнул из Смоленска в Москву поступать в Гнесинское училище. Экзамены сдал успешно. Зачли мне учебу в Смоленске. Поэтому в Гнесинке учился не четыре, а три года. Но ведь на одну стипендию долго не протянешь. Узнал, что в Малом театре нужны исполнители в музыкально-драматический ансамбль. Вообще-то говоря, шел я во МХАТ. Но не знал, что в этот день в его здании выступает Малый театр. Меня прослушали и приняли. И только после этого я узнал, что вместо МХАТа попал в Малый. На первых репетициях поджилки тряслись. Ведь еще вчера сидел в Смоленске в каптерке с друзьями-солдатами, а сегодня стою на одной сцене с великим Ильинским.
— Ну, дальше, наверное, все благополучно развивалось?
— Куда там! В 1970 году окончил училище. В институт им.Гнесиных не взяли. Там у них свои «заморочки» были. Пошел в консерваторию. А там как раз недобор теноров. Прекрасный педагог Гуго Ионатанович Тиц прослушал меня. Рекомендовал меня ректору консерватории — выдающемуся хоровому дирижеру Александру Васильевичу Свешникову. Занималась со мной его жена Оксана Семеновна. Всем им я очень благодарен. Это были честные люди. Они брали нас сырыми и давали Родине очень добротный продукт. Подкармливали, когда особенно туго с деньгами было.
Но и тогда в музыкальном мире царили интриги. Накатили «сверху» и на Свешниковых. Просто так уволить их было нельзя. Стали их учеников подбивать, чтобы отказались от своих педагогов. Кто-то поддался. А я предавать учителей не мог. Это мне потом аукалось. Да еще и обнаружилось, что я подрабатывал в церковном хоре («Всех святых» на Соколе). Этим многие студенты-певцы занимались. Но именно мне это вспомнилось.
— Получается, что вы были почти диссидентом?
— Да нет, конечно. Никаким диссидентом я не был. (Просто у меня дух свободы всегда был силен.) Более того, хотел вступить в партию. Подал заявление. Отказали. Ну, сам знаешь, квоты были. На третьем курсе приняли стажером в Большой театр. Все вроде бы складывалось неплохо. Но «вольнодумство» мое привело к тому, что распределили меня в Ансамбль советской песни Гостелерадио. Попел там два года, а потом честно, без блата, по конкурсу поступил в Камерный музыкальный театр Бориса Александровича Покровского и Геннадия Николаевича Рождественского. Вот это была школа! Вернее, академия певческого искусства. Я им исключительно благодарен. Сложнейшие ведущие партии. Объездил с театром всю Европу.
— То есть стали звездой европейского уровня?
— Ага, звездой. Жил у тещи в Люберцах. А работал на Соколе. После спектакля к часу ночи добираешься домой. А в 6.30 утра — подъем и опять через всю Москву на Сокол. Вот такая звезда, постоянно недосыпающая. В 1979 году пригласили в Театр им.Станиславского и Немировича-Данченко. Там ставили оперу «Похищение из сераля», где есть одна очень сложная роль. Режиссер посчитал, что я могу с ней справиться. Пять сезонов пел в этом театре. Его оперный уровень был никак не ниже Большого. Многие из тех, с кем я тогда работал, например, Владимир Маторин, нынче ведущие артисты Большого театра.
А я с 1983 года отправился в «свободное плавание». Театр «Луна», Оркестр радио и телевидения под управлением Н.Н.Некрасова, «Гусляры России». Кстати, попробовал себя и в педагогической деятельности. Получилось. Было двое учеников. Оба поступили в ведущие музыкальные вузы — в Гнесинку и в ГИТИС. И это при конкурсе в Гнесинку, например, 38 человек на место. Больше учеников не брал — слишком часто надо было уезжать из Москвы. Но сейчас подумываю начать снова…
— Я знаю, что вы много гастролировали за границей. Да и вообще многие музыканты в конце 80-х рванули на западные площадки. Ну, и как оно там?
— Не очень. Что-то мы там не приживаемся. Вроде бы все нормально. Но чего-то очень не хватает. В первую очередь человеческого общения. Люди сами себя уговаривают, что без разницы — что здесь, что там. Это неправда. Все равно чего-то не хватает. Из тех, кто рванул туда, остались на поверхности только единицы. Большинство помыкались и вернулись домой. Конечно, очень тепло нас принимают там, где есть крупные русские колонии. Например, на том же Брайтон-Бич в Нью-Йорке. Чисто русских там немного. Но (и это поразительное) все выходцы из СССР очень тяготеют к русскому искусству. Армяне, узбеки, евреи, не говоря уж о белорусах или украинцах — все тянутся к русской, советской песне.
— Так уж никто не приживается?
— Конечно, кое-кто приживается. Но какой ценой? Ведь Россия подвергается мощной обработке западной масс-культурой. Навязываются западные агрессивные «ценности». В музыке ритм стал инструментом зомбирования. На Западе такие злые мультики или фильмы, какие нам навязывают, не всюду увидишь. Это как бы «расчистка площадки». Убирают русскую культуру. А поскольку свято место пусто не бывает, то молодежь усваивает западные «правила игры». Им кажется, что им легче приспосабливаться за границей.
Но это обманчивое ощущение. Нам навязывают, например, стиль «рэп». Но ведь рэп нынче даже в трущобах Гарлема стесняются исполнять. Тот же джаз — это музыка в основе своей африканская. Белый человек никогда не сможет прочувствовать (и исполнить) ее, как это сделает африканец или американский негр. А нам надо делать свое. То, что у нас лучше всего получается. Какой рэп, если в Архангельской области (по крайней мере лет 15 назад) хор пел на 10 — 12 голосов. Где еще в мире вы найдете такое? Помню, приехали в один из райцентров. Сидим с секретарем райкома партии. Вдруг он хватается за голову — нужно бежать на репетицию. Спрашиваем: а без вас не обойдутся? А он смотрит и не понимает. Как же, без моего голоса все многоголосье рушится. Вот так!
Наши театры пытаются подделываться под западные вкусы. Везут спектакли западных драматургов. А там удивляются. Зачем? Вы нам что-нибудь из русской жизни привезите. А то, что везут на Запад под видом современного русского искусства, сплошь и рядом вторично по отношению к западному искусству. Поэтому и никакого интереса там не вызывает. Ну а попытки изображать этаких «казачков» на Западе тошноту вызывают. Там уже в косоворотке, в сапогах и с балалайкой делать нечего. Они этого псевдорусского искусства наелись досыта.
— Но ведь все равно приглашают за границу, и немало артистов туда ездит.
— Да, приглашают. Но больше все-таки из-за экзотики. Сегодня, например, танцоры из Сенегала. А завтра — исполнители русской песни. Для них большой разницы нет. Экзотика! Слов песен и романсов они не понимают. Поэтому и прочувствовать их подлинную прелесть не могут. По-настоящему популярны только несколько вещей. Это «Калинка», «Подмосковные вечера», «Очи черные». Кстати, на Западе еще и подделками занимаются. Сделали из легендарной «Катюши» некий коктейль. Называется «Казачок». С какой стати?
Многие из тех, кто считается очень популярным в России, попробовали себя за границей. Но пели при полупустых залах. И были вынуждены быстро свернуть гастроли. Наша «попса» никому за границей не нужна.
— А у вас получалось?
— Да вроде бы ничего. Как-то в Венесуэле оказался. А там большой «сборный» концерт. Поставили меня между Тиной Тернер и Хулио Иглесиасом. В грязь лицом не ударил. В январе этого года пригласили в Париж, в ЮНЕСКО. Выступил с программой русского романса вместе с двумя певицами, пианистом и гитаристом. Получили почетный диплом ЮНЕСКО. Перед каждой поездкой обязательно учу хотя бы одну вещь на языке страны, куда еду. Я проявляю уважение к их культуре, и они уважают нас.
Но на самом деле воздействие русской культуры на Европу и Америку огромное. Если взять некоторых знаменитостей, например, Элтона Джона или Барбару Стрейзанд, то они ведь поют в стиле русского романса. Разумеется, аранжировка другая, но если убрать мишуру, то это чисто русский романс.
— А чем вы объясняете такую живучесть романса?
— А это проистекает из его природы. Ведь откуда он взялся? В ХIХ веке, когда не было ни радио, ни телевизора, люди собирались вместе, музицировали. Пели дуэты, трио. Не для публики. Для себя. Это был отдых души. Отсюда и особый стиль. Сила романса — в соединении поэзии и музыки. Тогда шел общий подъем культуры. Стихи для романсов писали Державин, Дельвиг, Кольцов, Пушкин, Никитин, Суриков. Была плеяда «композиторов — дилетантов», которые потом обрели всенародную известность — Алябьев, Гурилев, Булахов, Варламов. Увлекался романсами и Глинка.
Романс вытягивает человека из скуки и грязи повседневности, подтягивает до высоких идеалов. Тут невозможна игра на низменных чувствах. Это сидит у нас как бы внутри, на генетическом уровне. Прелесть романса в том, что все поют вроде бы одни и те же слова, одну и ту же музыку. Но у каждого получается по-своему. Сила романса — в его всепроникаемости и многогранности. У каждого исполнителя собственная грань.
Поэтому и исполняться романс должен не на стадионах, а в небольших залах. Идеально — с глазу на глаз со слушателем, без микрофона. Певец должен слышать дыхание слушателя. Но, с другой стороны, это должна быть подготовленная публика.
— Я всегда с большим удовольствием смотрю телепередачу о русском романсе, которую ведет Леонид Серебрянников.
— Да, он последний из могикан. Работают в жанре романса такие известнейшие исполнители, как Борис Штоколов, Алла Боянова.
— Скоро и у нас русская песня и романс будут восприниматься как экзотика. На радио и телевидении все задушила «бесовщина».
— Да это не «бесовщина». Это чисто коммерческие предприятия. Это фабрики. Поэтому все делается не по канонам культуры, а по законам бизнеса. В «раскрутку» певцов вкладываются большие деньги. Нужно получать доход от вложенного капитала. Поэтому все и толкаются локтями, отжимают конкурентов. Посмотри. Относительно небольшая группа исполнителей торчит во всех концертах, на всех каналах. Но уровень — однодневки типа «Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша...». Так ведь даже нет стихов. Некий часто бессмысленный «текст».
Конечно, есть и доля нашей вины. Русскую народную песню и романс засушили. Ее принято исполнять исключительно по давним канонам. А ведь можно поискать и другие, более современные формы. И еще одна беда — под видом «народной» музыки нам навязывают блатную песню. Пропагандируют псевдоромантику блатной жизни. А там нравы такие: «вход — рубль, выход — жизнь!». Так вот об этом «популяризаторы» блатной песни помалкивают…
— А почему вас не видно на телевидении?
— Не приглашают. Прихожу сам, предлагаю программу. Мне называют сумму, которую я должен заплатить. Но у меня таких денег нет. Везде в мире телевидение платит исполнителю. А в России без больших денег на телевидение и не суйся. Фильм готов. Сделал еще десять лет назад. Называется «Мы только знакомы...». Не берут...
Записал пять лазерных дисков с русскими песнями и романсами на стихи наших северных поэтов, на стихи Есенина. Но тираж мизерный — по тысяче штук. Спрашиваю, почему так мало. А мне говорят, так ведь тебя по телевизору не показывают и по радио не слышно. На самом деле ценителей романса в России очень много. Народ наелся западного ширпотреба. Хочется чего-то родного. Есть люди, которые бескорыстно помогают. Как, например, директор театра «Эрмитаж», которые помог съездить в Париж в ЮНЕСКО. Есть люди, которые помогают выпускать диски и кассеты. А есть и такие, как Б.Березовский, который так и не заплатил за концерт.
— Что делать дальше?
— Надо объединять любителей романса. Надо проводить фестивали. Надо противодействовать западной культурной агрессии. Надо переходить в наступление. И романс — одно из важнейших средств. Мне очень хочется организовать Российский центр романса. Все настоящие любители русской музыки и русского слова ждут этого. Подготовительная работа проведена. Но пока не получается. Однако надежды не теряю. Что-то ж должно перемениться в нашем Отечестве?
Вячеслав ТЕТЕКИН.
"СОВЕТСКАЯ РОССИЯ" N 61 (12404), суббота, 7 июня 2003 г.
